Я хотела, чтобы все было как у людей.

Прекрасно сознавая, что принятое мной решение малость принизит торжественность процедуры, я все-таки в итоге склонилась к мысли провести прощание с Кевином в тот час, когда действие дневных лекарств будет уже иссякать, а не когда вечерние начнут действовать в полную силу. Это чутка оживит предстоящее действо, подумалось мне, а при удаче и позволит извлечь из него куда больше пользы. Так что к шести вечера я была уже полностью готова и сидела как на иголках в ожидании, а через какие-то полчаса уже наблюдала — изо всех сил стараясь не выдать своего возбуждения, — как прочий контингент понемногу подтягивается к кабинету эрготерапии.

Принудительно госпитализированные явились в полном составе, что было превосходно.

Пара-тройка «добровольцев», что тоже неплохо.

Плюс большинство санитаров.

Я провожала собравшихся к их местам, всеми силами стараясь успокоить тех, кто в этом нуждался. Думаю, музыка этому тоже способствовала. Я подключила свой телефон к переносной колонке, которую мне одолжила Люси. Мне хотелось чего-то, максимально подходящего к ситуации — может, слегка классического, но выбирать было особо не из чего, так что в итоге я остановилась на произведениях Майкла Бублé[72]. Хотя Бубле — это практически беспроигрышный вариант, и должна признать, что он удивительным образом сделал свое дело.

Не сказала бы, что атмосфера была идеальной, поскольку, честно говоря, это было все равно что согнать в одну стаю кучу бродячих кошек, но когда все более-менее угомонились и расселись по местам, что от них и требовалось, я вырубила музыку и не спеша вернулась на свое место в глубине комнаты, чтобы произнести свою речь.

На написание которой в первой половине дня убила чуть ли не целый час.

— Спасибо всем, кто пришел.

Ильяс заорал: «Иди ты в жопу!», но я проигнорировала его.

— Я искренне ценю ваше внимание и знаю, что Кевин тоже это бы оценил, если б не был мертв.

Я мотнула головой на прислоненный к цветочному горшку портрет Кевина, который любезно распечатал для меня Маркус и который я прицепила к одному из тех канцелярских планшетов с зажимом, с которыми ходит тут весь медперсонал. Только не подумайте, что я хвастаю, но, по моим прикидкам, работу я проделала просто колоссальную, учитывая все обстоятельства, — не церемония вышла, а конфетка. Мы с Люси навезли сюда на больничных каталках целую кучу пластиковых папоротников со всего отделения и выстроили их по бокам и вдоль задней стены, а еще я положила на поднос пучок разноцветных разномастных свечей. В основном пахучих таких, люди обычно используют их в туалетах и уж не знаю еще где, но это было единственное, чем удалось разжиться.

— Не будем грустить, — продолжала я. — Потому что все это ради памяти Кевина, когда он еще был с нами. Вспомним о том, как нам с ним было весело, какие дурацкие вещи подчас происходили… Хотя все равно нам нельзя забывать, что он больше не с нами.

Пауза для максимального эффекта.

— Никто из присутствующих в этой комнате не должен забывать, что было совершено преступление. Самое худшее преступление из всех возможных.

Я примолкла на пару секунд и, должна признаться, слегка занервничала, поскольку услышала, как еще пара каких-то говнюков орет что-то непотребное из задних рядов. Можно было предположить, кто это был и какого рода комментарии они отпускают, но нельзя было терять темп. Мне определенно не хотелось поднять взгляд, рискуя встретиться взглядом с кем-нибудь из санитаров. Маркус, который уже явно просек, что именно я затеваю, недобро поглядывал на меня от двери.

— Кто-то забрал у нас Кевина, и если кто-нибудь из вас хотел бы высказаться на этот счет, то я уверена, что всем нам хотелось бы это услышать. — Теперь я наконец подняла взгляд. — Так что если у кого-то из вас есть чем поделиться… может, тем, что они помнят и о чем желают рассказать, то сейчас самое время.

Я опять показала на портрет Кевина.

— Выходите вперед, зажгите свечу в его память, и, пожалуйста, не стесняйтесь сказать, что сейчас у вас на уме.

Отступив вбок, я выждала. Я не была уверена, стоит ли опять включать Майкла Бубле и как долго мне ждать, так что просто стояла, переминаясь с ноги на ногу и наверняка выглядя малость по-дурацки, если сейчас припомнить.

Ильяс — ну почему это должен был быть Ильяс? — спас мою шкуру.

— Он был наглым шизанутым засранцем… иногда. — Шмыгнув носом, Ильяс ткнул пальцем в портрет — видать, на тот случай, если кому-то непонятно, кого он имеет в виду. — Но все же это не дело. То, что случилось с ним.

Прихватив с собой одну из свечей, он двинулся обратно на свое место. Когда я шагнула к нему и попыталась отобрать ее, Ильяс стал немного раздражительным и бросил: «Я думал, они бесплатные», так что я решила — ну и фиг с ним, пускай оставит себе.

Следующей вышла Донна, слегка дрожа.

— Кевин был реально чудесным человеком, и он никогда не сказал мне грубого слова, так что храни его Господь.

Взяв зажигалку, которую я предусмотрительно положила на поднос, она зажгла свечу и вернулась на свое место.

Ее примеру достаточно быстро последовали и остальные, более-менее соблюдая порядок и не отпихивая друг друга.

— Я не слишком хорошо его знал, — сказал Боб.

— Кевин отлично играл в «Скрэббл», — печально молвил Грэм. — Был редкостным знатоком нецензурной лексики.

Лю-Косячок сочинила стихотворение, благослови ее Господь, и во весь голос зачитала его, словно принцесса в школьной постановке, разве что на стул не становилась. Что-то там про чайку, которая летит домой, да так и не долетит, а потом еще кусок, где «взгрустнуться» рифмовалась со «свихнуться». После этого вперед выдвинулась пара «добровольцев». Пока они молча поджигали ванильные свечи для торта, я глянула туда, где в последнем ряду бок о бок с Феми сидел Шон. Он так и не прекратил всхлипывать с тех пор, как вошел сюда.

Потом настала очередь Певички.

Я с ужасом ждала, когда и эта мадам внесет свою лепту, естественно, но пусть даже ничто до сих пор не подсказывало мне, что от нее можно ждать что-либо помимо ее обычных фокусов, Лорен, по крайней мере, искренне удивила меня. Она стояла там, не сводя пристального взгляда со всех полминуты или даже больше, и все реально напряглись, словно она вот-вот могла сорвать с себя всю одежду или просто с воплями наброситься на кого-нибудь. Но вместо этого Лорен сделала глубокий вдох и затянула вполне приличную версию этой знаменитой песенки «Аллилуйя» из «Икс-фактора»[73], и клянусь, почти попадала в ноты. Когда она закончила, почти все аплодировали, и это был единственный раз, когда я видела, как Лорен искренне радует хоть что-то помимо возможности довести людей до белого каления.