его рот.

«Словно целует, – отчего-то подумала я и резко подняла голову. Перед глазами закружились картинки из его учебников по кардиологии: – Пятнадцать раз надавить, потом сделать два глубоких вдоха рот в рот. Пятнадцать раз надавить, потом сделать два глубоких вдоха рот в рот…»

Это я помнила. И помнила, когда применяются массаж сердца и искусственное дыхание. Значит, сердце остановилось у папы. Значит, «скорую» вызвали, потому что он умирает…

– Три минуты прошло.

Высокий мужчина с лицом, напоминающим череп, окликнул Ромку тихо и робко, точно ребёнок, которому приходится признаваться матери в чём-то нехорошем. Часы в его руке задрожали.

Ромка сделал вид, что не слышит. С его носа на папину грудь упала крупная капля пота, рубашка между лопаток потемнела и намокла, но давить на папино сердце он не прекратил.

– Давай же! Дыши, чёрт подери. Дыши и не смей умирать!

Ромкин голос показался мне странным. Не грубым, не хриплым, не надтреснутым. Просто другим. Просящим и требующим одновременно.

Жаль, папа не спешил ему подчиняться. Его грудь оставалась недвижимой. Дыхания не было. Пульса тоже.

Прямо как у меня, после аварии…

Нет, сравнивать нельзя! Меня сбила машина. Я умерла, а папа… Папа живой….

Я замотала головой и, подойдя вплотную к отцу, опустилась на колени, погладила его по щеке, коснулась волос, потёрла морщинки у глаз. Почти… Почти погладила, почти коснулась, почти потёрла. По крайней мере, попыталась…

Сознание накрыло едкое чувство вины, глаза предательски защипало. После смерти я не слишком-то много времени уделяла папе. Чаще следила за Ромкой, Саввой и «Демидычем» и вот теперь… Теперь папино сердце больше не билось…

– Наташа?

Кто-то позвал меня. Позвал настойчиво и упрямо. Я затрясла головой и опять погладила папу. Кем бы говорящий ни был – неважно. Меня видят немногие. Савва… «Демидыч»… Альбина… Сейчас мне не до них.

– Наташа…

Голос стал громче и раздался прямо над ухом. Голову пришлось повернуть и… Папа возвышался надо мной, словно столб посреди океана. Здоровый, бодрый и слегка растерянный.

– Значит, тот человек сказал правду? Ты здесь. А мама? Мама тоже где-то рядом?

– Мамы нет, − выпалила я на одном дыхании. Тело пробил озноб, – Скорее всего, она давно ушла в свет.

Тошнота пропала. К горлу медленно подступал страх. Липкий, животный и отвратительный. Папа не должен меня видеть. Не должен! Живым не дозволено видеть призраков. Я умерла, а он – нет! Папа не может умереть, не может стать как я… По крайней мере, не сегодня!

– В свет? Какой свет?

Он улыбнулся и протянул ко мне руки. Поднявшись с колен, я отступила назад. Боже мой… Я так давно мечтала обнять папу, прижаться к его груди, а сейчас… Сейчас я была вынуждена бежать прочь.

– Свет – это место, где призраки находят покой.

– Тот свет, что за дверью?

– За дверью?

Я с трудом заставила себя оглянуться, но не заметила ничего, кроме длинного ряда скамеек и коричневых стен. За дверьми не было никакого света, точнее, не было для меня. А вот для папы был. Он смотрел туда, как зачарованный, как человек, узревший чудо.

– Ты права. – Папа шагнул к дверям. – Мама там и зовёт нас. Тебя и меня.

– Не уходи, – встав напротив него, я загородила собой проём. Я не могла его отпустить. Не сейчас. – Ромка борется за твою жизнь. Он не отступит. Ты должен вернуться. Просто попытайся. Ромку нельзя оставлять одного…

Папа замер. На его лице повисло странное выражение. Свет манил его. Я видела это по его глазам, по мечтательной полуулыбке, по морщинкам вокруг губ, которые как будто разгладились. А ещё его звала мама…

– Пожалуйста, не уходи…

Я коснулась его плеча и крепко сжала рукой. Сжала и ощутила всю силу сжатия, словно снова стала живой. Чувствовать что-то под пальцами было удивительно приятно. Папа осторожно убрал мою ладонь и опять покачал головой. Я отступила ещё на шаг и раскинула руки. Так когда-то очень давно я не пускала его за двери детского садика, где он оставлял меня по утрам.

– Девочка-стена, – произнёс он ласково, потёр кулаком подбородок, шагнул на меня и… растаял. Исчез так, словно и не стоял никогда рядом.

Из груди вырвался полустон-полуплач. Зажав рот ладонью, я заставила себя замолчать, боясь напугать присутствующих. Папы больше не было. Ни по ту сторону дверей, ни по эту. Ушёл…Ушёл к маме. И бросил меня.

На негнущихся ногах я подошла к Ромке. Уставший и решительный, он продолжал делать папе массаж сердца и искусственное дыхание.

– Брось уже, – тихо произнесла я и положила руку на его плечо. – Оставь… – Боль в области живота была такой сильной, что я с трудом удерживала себя от крика. – Кто-нибудь, скажите, что всё кончено, и оттащите его уже от папиного тела…

Но моя просьба, как обычно, повисла в воздухе. Все были слишком заняты собой. Кто-то рылся в сумочке, кто-то разговаривал по телефону, кто-то без устали чесал нос и вытирал размазавшуюся по щекам тушь … А Ромка всё давил и давил…

Я крепко зажмурилась и повернулась к нему спиной. Слов, эмоций и мыслей больше не было. Даже страх и тошнота исчезли. Только пустота и осталась. Причём везде. Меня словно наизнанку вывернули, а потом завернули обратно.

Хотелось домой. Свернуться калачиком и уснуть так, чтобы никто не трогал…

Но потом кто-то ахнул:

– Господи Боже!

Кто-то запричитал, кто-то захлопал в ладоши. Почти ничего не чувствуя, я распахнула глаза и посмотрела на пол. Ромка расправил плечи и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Папина грудь поднялась, а затем плавно опустилась вниз.

***

Бригада скорой помощи приехала ровно через шесть минут после того, как папа наконец задышал. Двое крепких санитаров положили его на носилки и загрузили в машину, вкололи в вену какой-то препарат и прикрепили ко рту пластмассовую маску. Ромка сидел сзади и внимательно следил за их действиями. Уже позже, у окна регистратуры, я узнала, что он запустил папино сердце через пять минут и тридцать семь секунд после остановки. Пожилая медсестра с добрыми глазами похвалила его за хороший результат и показала Ромке поднятый вверх большой палец, но тот, судя по сдвинутым бровям, поверил ей слабо.

От выступившего на лице пота его чёлка стояла, рубашка покрылась жёлтыми пятнами. Куртку он забыл в зале суда, а потому постоянно мёрз и тёр плечи руками. После обеда Оксана Леонидовна привезла её и сразу же засобиралась к папе.

– Он в реанимации, – сухо остановил мать Ромка, – и пока ещё ничего непонятно. Всё решат