суда. Только приговор успел послушать.

Ромка сжал губы в тонкую линию и отвёл глаза. Лицо его сделалось каменным. Он словно маску надел и одним махом спрятал под ней все эмоции, которые испытывал.

– Ваше сердце остановилось на пять минут и тридцать семь секунд, – начал он, тщательно подбирая каждое произнесённое слово. – Ровно столько же мозг испытывал кислородное голодание. Такое бывает часто. Коридоры, свет, умершие родственники. Но всё объяснимо. Из-за нехватки кислорода возникают галлюцинации.

– Это не галлюцинация! Наташа действительно сейчас находится в палате. Я чувствую, когда она приходит и когда уходит. Не могу объяснить, но чувствую. И ты тоже, но боишься признать… Неделю назад я попросил её позвать того человека.

– И что же он не пришёл в таком случае? Почему Наташа не привела его? – В голосе Ромки проскользнуло ехидство.

– Видимо, она не может, поэтому я и прошу тебя. Он живёт в двухэтажном доме на Подлесной. Квартира №5…

– Она не может его привести, потому что умерла. Её здесь нет, и она Вас не слышит. Этот человек либо шарлатан, либо сумасшедший.

Папа отвернулся к окну и прикрыл глаза. Спорить с Ромкой он больше не хотел. Настаивать на встрече с Антоном Демидовым тоже смысла не видел. Ромка сказал что-то ещё. Папа махнул рукой. Через три минуты дверь в палату закрылась, и я услышала Ромкин голос из коридора. Он что-то доказывал врачу и просил пригласить психиатра. Медицинские термины, смешанные с ругательствами, вылетали из его рта, как пули. Он требовал новое лекарство и срочно. Доктор молчал и лишь напоследок, хлопнув по-отечески Ромку по плечу, сказал, что пациенты, которые пережили остановку сердца, и не такое, бывает, выдумывают, но проходит это быстро, поэтому беспокоиться не о чем.

Но Ромка не мог не беспокоиться. Вечером за пивом у телевизора его трясло ещё сильнее, чем утром в больнице. Костя его, естественно, поддержал. Сообща они пришли к неутешительному выводу, что «по Николаю Андреевичу в скором времени заплачет психушка».

– Работать он не сможет, – откусывая кусок от огромного гамбургера, рассуждал Костя. – Скоро Альцгеймер начнётся. Ох, Ромыч, не завидую я тебе. Тётка – молодец. Вовремя в свою деревню свинтила, а тебе теперь расхлёбывать…

Ромка не ответил и молча отхлебнул пива. Несколько капель пролилось мимо и побежало вниз по подбородку к шее.

– Слышал, про Алишеровых? В пересмотре дела им отказали. – Костя хохотнул и увеличил громкость телевизора. – Будет сидеть. В марте ему исполнится восемнадцать, и тогда его переведут из воспитательной колонии во взрослую.

– Думаешь, переведут?

– Конечно, переведут! – Костя открыл новую банку и передал Ромке. Тот кивнул и разом выпил всё предложенное пиво, а затем вытер рот рукавом. На губах его появилась улыбка, которая в какой-то момент напомнила мне Саввину. Не радостная, не дружелюбная, а мстительная и хищная. Савва также смотрел на «Демидыча» тогда в камере. Также смотрел и улыбался…

***

Папу выписали через два дня. А ещё через день, взяв такси, он отправился на Подлесную. Чутьё меня не обмануло. Антон Демидов действительно съехал, но никто из соседей не знал, куда и зачем, хотя один парень сверху не постеснялся сказать, что по этому поводу закатил отличный праздник:

– Антон этот – чудик был. Всем мешал, то кричал, как ребёнок, то выл, как баба. Псих, одним словом. Его и в изолятор увозили, и в дурку. У психиатра на учёте состоял. А тебе, старик, он зачем сдался?

– Да знакомый. Повидать хотел.

Папа пожал парню руку и вернулся в такси. С Ромкой полученной информацией он решил не делиться. Обо мне тоже больше не заговаривал. Вёл себя приветливо, но старался при встрече держать дистанцию. Видимо, разрабатывал в голове какой-то план, в который до поры до времени никого посвящать не собирался. И лишь иногда, по вечерам, в постели восклицал, глядя в стену: «И где же мне искать этого парня, Наташа? Ты хоть намекни как-нибудь».

Только намекать было нечего. Где искать «Демидыча» я и сама не знала, хотя и думала об этом постоянно. Прочёсывала улицы, заглядывала в церковь и полицию и всё больше склонялась к выводу, что уехал он в другую местность.

Однако, как ни крути, «Демидыч» особой смелостью не отличался. По крайней мере, сколько я его знала. Бороться не умел. Обстоятельства часто загоняли его в угол, откуда он не видел выхода. Таких мужчин тётя Глаша называла рохлей или мямлей, приговаривая, что они не могут помочь себе сами и всегда ищут надёжных покровителей. На «Демидыче» висели бывшая «условка» и учёт у психиатра. Он и в нашем-то городе не мог работу найти, что тогда про другой говорить? Родственников, кроме бывшей жены, у него было, друзей – тоже. Правда, имелся один заочный знакомый. Точнее, знакомая. Сильная, влиятельная, властная. Да ещё и с секретом, о котором он знал…

***

Мысль о Пестеревой пришла мне на ум на четвёртый день после папиной выписки. Если «Демидыч» действительно уехал, то только в Ч***. Ч*** всем хорош, маленький, уютный и к областному центру находится близко. А если Екатерина Сергеевна и правда изъявила желание ему помочь, то он наверняка и прописываться не стал, чтобы не нашли…

Я прыгнула в поезд на следующее утро, а по приезду первым делом помчалась к Пестеревой, надеясь обнаружить в её доме нового консьержа или, на худой конец, дворника, но… не нашла никого. «Демидыча» поблизости не было. Водитель у Екатерины Сергеевны не сменился. Она по-прежнему жила одна, смотрела телевизор и возилась с рабочими документами.

Сжав зубы, я решила попробовать ещё раз и утром направилась в детский приют. Весь Ч*** был занесён снегом. Ночью случилась сильная метель. Из-за нечищеных дорог образовались крупные пробки. Машины сигналили наглым пешеходам, которые поплотнее нахлобучивали на уши шапки. Деревья прогибались под тяжестью снега, а я шла и шла вперёд. Шла до тех пор, пока не встретилась с ним нос к носу.

Удача улыбнулась мне. «Демидыч» поселился в приюте. Устроился работать то ли сторожем, то ли охранником, то ли разнорабочим. Возможно, всем сразу. Во всяком случае, когда я его увидела, он старательно расчищал дорожку к главному входу. Раскрасневшийся, в новой шапке-ушанке и синей телогрейке. Без синяков, без хромоты. Щёки его округлились, плечи стали шире, да и вообще выглядел он гораздо лучше, чем при нашей последней встрече.

Я подходила к нему медленно, не спеша, осторожно. Окликнула по имени, помахала рукой перед глазами. Ткнула в плечо. Но… он не обратил внимания. Даже головы не повернул, словно и не видел меня больше.