– Антон сбежал от Саввы, а ты хочешь сдать его ему?

– У меня выбора нет. Потом разберёмся. Просто уговори и…

– Выбор есть всегда. Просто он тебе не нравится.

От переизбытка чувств я сжала зубы. Место, где раньше располагалось сердце, пронзила обида. Я что, школьница ей, чтобы меня учить? Не хочет – сама справлюсь. И резко развернувшись, я бегом выбежала из родильного отделения.

«Ну и ладно, – рассуждала я, скользя по заснеженному асфальту, – Времени, конечно, уйдёт немало, но я достучусь до папы. Буду тренироваться по чуть-чуть. Глядишь и получится. Получилось ведь тогда на Подлесной: и вентиль завернула, и дверь открыла, и окно разбила. Хотя тогда меня страх подстёгивал. И желание спасти чью-то жизнь. Сейчас стимулы слабее, но они всё равно есть. Папа должен встретиться с «Демидычем»! Встретиться и поговорить. После их разговора многое может перемениться. Сам «Демидыч» может перемениться от того, что ему наконец-то кто-то верит. Лишь бы найти способ. И побыстрее».

***

В конце января в город пришли морозы. Настоящие, трескучие и с ветром. Столбик термометра не сходил с отметки минус тридцать четыре градуса больше недели. В школах пришлось объявить дополнительные каникулы. Дворовые собаки выли от холода, и папа, ругаясь с соседями, пускал их в подъезд погреться и кормил дважды в день горячим мясным бульоном.

– Хоть какое-то доброе дело на старости лет сделаю, – приговаривал он, ставя на деревянный пол миски с едой. Самую маленькую и тщедушную собачонку он даже забрал к себе в квартиру. Слишком уж короткой выглядела её шерсть и худым тело.

Приёмыш почуял меня, как только оказался в прихожей. Оголил клыки и зарычал. Папа засмеялся и погладил его по коричневой морде.

– Свои. Свои. Это дочка моя. Она дурного не сделает.

Приёмыш послушался, но расслабляться не стал. Ухо держал востро. Спал на коврике под порогом, и как только я оказывалась рядом, поднимал голову и, глядя в глаза, начинал громко лаять.

– Эх, Саввы на тебя нет, – вздыхала я, жалея, что не могу попросить у него лапу. Собак я гладила только в деревне. У тёти Глаши их было двое. Кукла и Тишка. Она – темно-серая и кудрявая помесь болонки с дворняжкой. Он – чёрно-белый и пушистый не пойми кто. Оба маленькие. Оба в будке на цепи, но крикливые и любящие ходить в лес за грибами и ягодами.

Приёмыш ни капли не походил на них. Лапы длинные, уши торчком, расцветка яркая. А ещё молодой. Не щенок, но и не взрослый. Подросток, скорее всего, полугодовалый, но, не смотря на возраст, не озорной.

– Сильно не привыкай, – говорил папа, ставя перед приёмышем персональную миску, которая раньше была моей любимой кастрюлей. – Морозы закончатся, верну на улицу. Подкармливать буду, но не более. Мне с тобой гулять не под силу. Человека одного найти надо. Антоном зовут. Он где-то на Макаренко живёт. Не встречал, а, приятель?

Да, к сожалению, вы всё правильно поняли. Моя война с ручкой и тетрадкой так ничем и не кончилась. Я и к началу февраля не смогла написать записку с новым адресом «Демидыча». Правда, вчера мне кое-как удалось вывести букву Ч, которая по закону подлости больше смахивала на цифру семь.

Отчаяние наводило меня на грустные мысли, и я уже хотела оставить папу и прямиком направиться к Савве, заключить с ним сделку, обмануть Альбину и выдать «Демидыча». Я была готова на всё лишь бы получить заветную записку и наверняка ушла бы на улицу Братьев Райт, если бы вдруг уличный собачонок не оскалил клыки и не помчался со всех ног в сторону ванной.

Папа как раз в этот момент мылся в душе. Выходить он не стал, но несколько раз на приёмыша прикрикнул, однако тот и ухом не повёл и принялся лаять и скрестись у дверей с удвоенной силой. Папа снова повысил голос, я погрозила приёмышу пальцем, но тот завыл так, будто моему отцу угрожает самая большая в мире опасность.

– Что за непутёвая собака! – ругалась я, пытаясь схватить мохнатое недоразумение за спину. – Уйдёшь ты сегодня отсюда или нет?

Но собачонок не сдвинулся, а потом резко заменил вой рычанием. И в ту же секунду в ванной что-то упало. Что-то звонкое и тяжёлое.

В груди кольнуло. Отчего-то я вспомнила суд и папину остановку сердца. Неужели опять…

Сама не зная как, я оказалась в ванной.

Слава Богу, там всё было нормально. Почти хорошо. Папа стоял на коврике и завязывал халат, а около его синих тапочек без задников валялись осколки стеклянной полочки, которая ещё пять минут назад была плотно прикреплена к зеркалу.

– Ну, давно бы так, Наташа! – с легким упрёком в голосе проговорил он, глядя туда, где раньше располагалась полочка.

– Давно бы так что? – не поняла я. Пришлось оглянуться. Из горла вылетел смешок. Хотя, нет, не смешок. Смех. Радостный смех, потому что с запотевшего зеркала медленно исчезали слова: «Антон в детском приюте Ч***».

***

Папа поехал в Ч***, как только спали морозы, а, выйдя на станции, прямиком направился в Дом малютки. По-видимому, он хорошо знал этот город, потому что ни разу не спросил у мимо проходящих людей дорогу. Возможно, когда-то давно даже жил здесь либо в силу обстоятельств часто посещал детский приют.

Судя по заледеневшим окнам трамваев и автобусов, морозы Ч*** тоже не обошли. Дороги покрылись толстой коркой льда, и папе всё время приходилось опираться на трость, чтобы не растянуться на асфальте.

Когда здание приюта, наконец, показалось, я осмотрелась вокруг. Машина Пестеревой поблизости не стояла, и это почему-то обрадовало меня. Впрочем, «Демидыч» на улице в это утро тоже не дежурил. Тропинка к главному входу была тщательно вычищена, а новых снегопадов небо пока не предвещало.

Папа не стал тянуть и сразу открыл калитку, а потом также решительно зашёл внутрь. От быстрой ходьбы щёки его раскраснелись, а дыхание стало тяжёлым.

– Вы записаны?

На месте охранника сидел «Демидыч». Он узнал папу сразу, но вида почему-то не подал и стал старательно застёгивать чёрную куртку с изображением сокола.

– Записан.

В знак приветствия папа протянул ему руку. «Демидыч» сглотнул и отвёл глаза. Папина рука так и осталась висеть в воздухе.

– Мы можем поговорить. Не здесь. На улице.

– Нет.

– Я много времени не отниму.

«Демидыч» покачал головой и взял в руки стопку сканвордов со стола, но потом, словно одумавшись, вернул её обратно.

– Послушайте, Антон, я верю Вам. – Расстегнув «молнию» на пуховике, папа присел на стул, стоящий у противоположной стены, – и хочу