Соня еще пыталась оказать хоть и слабое, но все же сопротивление. Гена тоже вроде был не очень настойчив. Но все закончилось именно на тех же самых простынях, что и вечером накануне.

— Ты и в самом деле мерзавец, Гена! — без должного накала возмутилась Соня, поднимая взлохмаченную голову с подушки. — И чего ты ко мне вечно пристаешь?

— Я к тебе пристал? — он сыто хмыкнул. — Я к тебе не приставал, милая. Это ты пришла ко мне и попросила пожить с тобой какое-то время. Какое, интересно? Пока мама с папой не вернутся? Кстати, утром, пока ты спала, мама звонила.

— Что? — наплевав на собственный стыд, Соня прыгнула на него сверху и сильно стиснула его плечи. — И что ты ей сказал?! Отвечай сейчас же! Что ты ей сказал?

— Правду, милая. Правду и только правду. Я же сказал, что не терплю неясности, — Гена очень выразительно оглядел ее всю — от растрепавшихся локонов до согнутых в коленях ног — и со странным исступлением в голосе пробормотал: — Господи, какая же ты!.. С ума сойти можно! Как же я оказался прав!

— Прекрати немедленно на меня так смотреть! Что она ответила тебе? И какую правду ты ей рассказал? — Соня вцепилась в его волосы и больно дернула. — Убью!

— А способна? — как-то странно прищурился, незаметно выпростал из-под одеяла руки и по-хозяйски уложил их ей на бедра. — Ты способна, милая, убить? Ты же не знаешь, что это такое. Не знаешь, насколько это страшно. А кричишь — убью!.. Это страшно неприятно, поверь. Когда слышишь хруст костей. Почти такой, как при разделке курицы, только много громче. Когда мозги вперемешку с кровью летят тебе в лицо и ты ощущаешь на своей коже всю эту теплую слизь и никак не можешь смахнуть с себя… Нет, вижу по лицу, что ты на такое не способна. Ну, ну, ну, сиди так. Мне очень нравится такой ракурс…

— Что сказала мама? — Больше ничего Соня выговорить не смогла, от его слов ее не то что мороз пробрал по коже — ее едва не вытошнило прямо ему на лицо.

— Мама нас с тобой благословила, дорогая! — Гена ласкающими движениями погладил ее кожу. — Я все ей рассказал. Что я у тебя был первым мужчиной…

— Ох, господи! — слабо простонала Соня и, не выдержав, упала ему на грудь. — Ты придурок! Форменный, законченный придурок! И я… я тебе не верю!

— Верить мне ты просто обязана, Сонька. Потому что больше верить тебе некому. — Тут он, видимо, понял, что слова его наполнены двояким смыслом, и быстро перевел разговор на маму. — Она еще тебе перезвонит. Хотя, думаю, вряд ли.

— Почему это? — Соня приподняла голову. — Она не может не звонить мне, у нас уговор.

— Я сказал ей, что мы с тобой уезжаем в путешествие. Она поверила.

— Чушь! Она никому не поверит, кроме меня. К тому же у меня есть мобильник, ей известен номер…

— Я снова слукавил, сказав, что ты его потеряла, а новый пока не приобретен. Кстати, я его отключил. — Его руки переместились с бедер на ее ягодицы, и Гена с грубой настойчивостью прижал Соню к себе. — Мы должны быть только одни, понимаешь?! Только ты и я, и никого больше!

— Но почему?! — Она пропустила тот момент, когда Гена резким движением перевернул ее на спину и сильно придавил собой. Его лицо со странно вздувшимися венами на лбу и висках оказалось так близко от нее, что ей стало почти невозможно дышать.

Гена ответил не сразу. Сначала он впился в ее губы и долго терзал их, то прикусывая, то глубоко проникая в ее рот своим языком. Потом, еле сдерживая судорожно рвавшееся из легких дыхание, он почти прохрипел:

— Потому что нам необходимо устранить все неясности, что существуют между нами. Разгадать все тайны, которые мучают тебя… и меня заодно. И только потом мы с тобой допустим в нашу жизнь кого-то еще. А пока этого не случится, дорогая моя, мы будем с тобой только вдвоем. Ты и я! Я и ты, и никого и ничего лишнего между нами. Будем разгадывать…

Татьяну Ребрикову вызвали по повестке в милицию. Сначала она не могла в это поверить. Думала, что ей по ошибке вручили этот казенный конверт с казенным штампом. Долго вертела его в руках, не решаясь вскрыть. Потом осторожно надорвала край и выудила оттуда шуршащий листок шаблонного текста с подчеркнутыми словами. Причем слова были подчеркнуты не все. А только те, где она значилась как свидетель, и те, что грозили расправой за дачу ложных показаний.

— Господи! — охнула Татьяна, надернула на ноги обрезанные по щиколотку валенки, быстро сунула руки в рукава дежурной куртки и поспешила во двор.

Вчитываться в повестку на глазах у сыновей и мужа она не имела права. Они бы сразу пристали с расспросами. Не сейчас, так после ее визита в милицию. А что она могла им рассказать? Что? Правду? Нет! Что угодно, только не правду…

Татьяна обогнула угол дома и, минуя дощатый туалет, по расчищенной дорожке углубилась в сад. Сад, впрочем, — это слишком громко было сказано. Четыре яблони, пара сливовых деревьев и три вишни. Плодоносили они плохо, а хлопот с ними было много. Но Таня все равно любила свой участок и любовно именовала «садом». Любила побродить здесь в пору цветения. Любила посидеть душным летним вечером под яблоневой кроной на старенькой скамеечке, которую все никак никто не удосужился починить. Сейчас, под толщей снега ее не было видно. Но Татьяна точно пришла к тому месту, где располагалась скамеечка. Обмела снег и села на нее, напрочь позабыв о том, что валенки надеты лишь на тонкие колготки. Под курткой, кроме футболки с короткими рукавами, нет ничего, а голова и вовсе не покрыта.

Она про все позабыла и совсем не чувствовала холода. Сидела, глубоко запахнув куртку, обняв себя руками, и смотрела невидящими глазами прямо в покореженный молнией ствол старой сливы. Подбородок ее слегка подрагивал, а глаза время от времени наполнялись слезами. Но она не заплакала, сдержалась. Опять же — из соображений безопасности. Ее домашние пусть и плохо приспособлены к жизни, но все же люди достаточно наблюдательные и чуткие. Они моментально почувствуют, что что-то случилось. А как же иначе? Только что распаковывали покупки, которыми она всех решила побаловать, смеялись, подшучивали друг над другом, и тут же вдруг слезы. Непорядок! Непорядок, требующий вмешательства. А вот вмешательства-то как раз и не требовалось. Лишним оно было для нее в настоящий момент. Ей нужно было побыть одной и все продумать. Причем продумать до мелочей. Каждый возможный нюанс должен быть ею просчитан.

Ну почему?.. Господи, почему, когда, казалось, все так удачно сложилось, начинают возникать какие-то трудности? Кстати, а какие?..

Татьяна обеспокоенно завозилась на скамейке. Чего это она запаниковала раньше времени? Еще неизвестно, по какому вопросу ее вызывают, а она уже готова разреветься. Ну, указан номер статьи в повестке, и что? Хорошо разве она знакома с кодексом, как же! Может, ее вызывают по проблеме кражи соседских кур, или, скажем, в той самой электричке, в которой она ездит ежедневно, кого-то обокрали, и она могла что-то видеть…

— Нет, все не то, — горестно прошептала Таня побелевшими губами и поняла вдруг, что сильно продрогла.