мы ж не ради славы, ведь так?

— Само собой, — говорю серьезным голосом, хотя губы растягивает усмешка. — Из тебя бы получился великий оратор и непревзойденный демагог, может быть, даже политический вождь, жаль только, что славы ты не ищешь.

Не проходит и секунды, как мы уже катаемся от смеха. Добавив еще по паре язвительных реплик, не даем веселью зачахнуть, но тут его решительно прерывает шум мотора. У калитки резко тормозит милицейская машина, из нее выходят четверо милиционеров с ружьями.

— Ну, старик, дело труба, — шепчет Рудис. — Берем ноги в руки и линяем, пока не накрыли.

Как коты, через забор прыгаем в соседский сад, бежим пригнувшись как можно ниже, топча свежепрополотые грядки, пересекаем следующий двор и вылетаем на улицу Вайнодес. Хвала тебе, влажный и нескошенный газон, благодаря тебе я, выходя, пожалел комнатные тапки и сразу обулся в туфли.

— Ты что? Да не туда! — Рудис хватает меня за плечо.

Мне кажется, что ближе и надежнее укрыться в лесу Зиепниеккалнса, но друг тянет меня в другую сторону.

— Погнали ко мне. Ну и сволочь же она!

— Кто? Ты думаешь, Гермина?

— А кто ж еще? Чует мое сердце, дерьма не оберешься. Эх, голубки! — в глазах Рудиса вспыхивает недвусмысленный упрек.

— Знаешь, что! Если чуял, тогда какого черта ты ее ко мне позвал?

— Ладно, ладно, не психуй! Не так уж важно, кто… но знать бы не мешало. Хреново, что за поленницей только что привезенный товар остался… да и в доме еще кое-что есть.

— Может, не найдут. Не придет в голову…

— Смеешься? Эти каждое полено обнюхают. Эх, что упало, то пропало.

Пошли. Не верю я в приметы, но говори, что хочешь, а сегодня — тринадцатое, вот и не повезло. Как бы еще черная кошка дорогу не перебежала. Тьфу-тьфу-тьфу. Надо позвонить Шкоре… — Рудис вдруг задумывается и замедляет шаг.

— Говорят, что забирают по ночам, а тут среди бела дня.

— Это чекисты, а простым ментам и свет не помеха. Честному торговцу просто некуда деться.

— Знал бы, оделся поприличнее, — на мне неопрятный свитер с драными рукавами и старые штаны, через которые коленки просвечивают.

— Знал бы… что за детский лепет.

— И паспорт остался.

— Это уже хуже. Ты что, не знаешь, что документы нужно хранить как зеницу ока и лучше — поближе к телу? Ну, ладно, не горюй. Спрошу у Арона, не сможет ли он какие-то бумаги раздобыть.

Незнакомый и не заметил бы, но я-то знаю — Рудис на взводе. Когда он нервничает, становится угрюмым, будто встал не с той ноги, но это и все. Характерные для других признаки волнения в нем не проявляются.

— Мне кажется, я знаю, куда нам податься, — по дороге говорит Рудис.

— Куда?

— Еще нужно выяснить, но, если получится, все будет по высшему Разряду.

Примерно в час дня мы добрались до дома Копельсонов на улице Гоголя. Рудис ходил в последний класс, когда они перебрались сюда.

— Жди меня тут. Так будет быстрее, — Рудис исчезает за парадной дверью.

Давненько я не бывал на правом берегу Даугавы. Вышагиваю вдоль дома Рудиса и глазею по сторонам. Похоже, тут советская власть куда внушительнее, чем в Торнякалнсе. Брандмауэр пятиэтажного дома напротив украшен куском красной ткани, который, пожалуй, будет побольше, чем десять моих комнат — изображение чернявого отца народов колышется под ветром, а под ним подпись: «Со Сталиным к новым трудовым победам». Интересно, и как им удается столь аккуратно изобразить эту ахинею на такой жиденькой тряпке? Сильно натягивают? Мои размышления о технических секретах изготовления плакатов большого формата прерывает Рудис, хлопая по плечу. В другой руке у него массивная, но с виду — пустая — сумка.

— Нам туда… — Рудис показывает в сторону железнодорожного вокзала. — Но, знаешь, сначала мне нужно сесть и подумать вслух. Ты тоже слушай, а, если что-то придет в голову, тут же говори.

Мы усаживаемся в арке ворот на дворницкий ящик с песком.

— Что-то тут не так… — неторопливо начинает Рудис. — Я позвонил Шкоре, он позвал к себе, мол, переговорить. С одной стороны, вроде бы — да, если такая невезуха, то нужно переговорить, но я не слышал в его голосе ни тревоги, ни злости, ни страха. Как-то странно…

— Ты его давно знаешь?

— Познакомились на новогоднем вечере, но потом долго не пересекались. Это у нас первое дельце вместе. Что заставляет задуматься — он изо всех сил рвался помочь мне довезти товар до твоего дома. И я как-то размяк от такой сердечности, хотя это было грубое нарушение конспирации. Mea culpa[44]. А самое главное, помню, когда мы познакомились, он уже порядком набрался и бормотал мне в ухо, что у него дружок работает в органах и в случае чего он сможет все устроить.

— В каких органах?

— В чека, в милиции, какая разница. Я тогда не обратил внимания на его болтовню, но, может, Шкоре и самом деле повязан с ментами и ко мне прилип с целью провокации? Скажем так, подставить меня, чтобы самому выкрутиться… или что-то в этом духе.

— М-да… думаю, к нему идти не стоит. Пусть ждет.

— Мне тоже так кажется, — Рудис встает, потом снова садится. — А тут еще Арон…

— Что Арон?

— Стал орать, что я вожусь со всякими сомнительными типами и явно дал маху. Ну, в общем… потрепал нервы, а крыть-то нечем. Да, может, зря на Гермину подумал… Но как теперь до правды докопаться?

— А что твои будут делать?

— В каком смысле?

— Ну, если придут у них тебя искать?

— Пускай приходят. Мои ничего плохого не делают, а я пропал уже с прошлого года. Они и понятия не имеют, где я. Понимаешь?

— Ага. И что будем делать?

— Мы? Сейчас на улицу Дзирнаву. Арон позвонил одному… Короче, ему удалось договориться о паспорте для тебя. Ты везунчик.

— Как же это можно устроить?

— Ну… знаешь, лучше не спрашивай.

— Понял. А потом?

— А потом — к моему дядьке на улице Дартас. Надо же где-то залечь.

— Да уж, — больше не задаю вопросы. Со временем и так все прояснится.

Отмахав хороший кусок по ту сторону железной дороги, оказываемся почти что на улице Марияс. Рудис опять велит подождать, а сам ныряет во внутренний двор какого-то дома. Иду посмотреть афиши на тумбе, что в нескольких шагах от меня. Впрочем, ничего толком разглядеть не успеваю, потому что в арке появляется Рудис и зовет меня. Только и успел узнать, что сегодня в Художественном театре дают «Свадьбу Белугина», а завтра — «Скомороха».