– Как вы считаете? Так солидней?

– А мне сказали, что вы разводитесь… – недоуменно произнес он.

– Именно приметы развода я и пыталась скрыть шарфиком! – ослепительно улыбнулась Елена.

– Тогда, пожалуй, лучше в шарфике, – промямлил главный.

– Хорошо. Но только потому, что вы меня об этом просите! – хихикнула она, заматывая шарфик обратно.

Ее страшно развеселила реакция. Главный был бодряк, щупающий молоденьких секретарш, и – точно, как Караванов, – совершенно уверенный, что его сорокапятилетняя жена давно не игрок в этом виде спорта. Шея и декольте Елены так озадачили его, что он немедленно пошел звонить жене и проверять, где она.

– Олечка, где вы заказали столик для интервью? – спросила Елена, выходя.

– В «Пушкине». Там такой шоколад!

– Ладно, в «Пушкине», так в «Пушкине».

На включенный компьютер пришло сообщение от Никиты.

Никита. Солнышко мое! Я сегодня вечером должен улететь на переговоры. Вернусь завтра.

Белокурая. Надеюсь, к этому времени у меня побелеют пятна на шее и груди.

Никита. Прости. Я – свинья. Был неадекватен…

Белокурая. Предупреждала же – у меня очень нежная кожа.

Никита. Такой кожи больше не бывает!

Белокурая. Будешь договариваться про самолеты?

Никита. Про дешевое топливо.

Белокурая. А я в «Пушкине» должна брать интервью у депутата.

Никита. Во сколько?

Белокурая. В три.

Никита. А ты с ним будешь кокетничать?

Белокурая. Только для получения информации. Так что там с топливом получается?

Никита. Про мои проблемы мы с тобой разговаривать не будем, никогда! Только про мои удачи…

Белокурая. Ты мне нужен целиком, а не в расчлененке.

Никита. И не в машине. Лучше попробовать более просторный для фантазий вариант… но пока это на стадии проработки…

Белокурая. Муж ищет квартиру. Он скоро уедет. Кстати, днем он на работе.

Никита. За кого ты меня принимаешь?

Белокурая. За человека, который уже дважды не подарил мне цветов…

Никита. Прости! Я – неблагодарная скотина… каждый раз так мчусь, что все из башки вылетает!

Белокурая. Это не оправдание…

Никита. Согласен. Я просыпаюсь каждый день, как парализованный. Потом вспоминаю, что у меня есть ты, и энергия начинает бить фонтаном!

Белокурая. Почему как парализованный?

Никита. Потому что не должен иметь такие отношения. Одно дело – какая-нибудь одинокая дамочка на стороне: приехал, пообщался, подарил парфюм – взаимозачет. А ты меня целиком держишь, как куклу за нитку дергаешь…

Белокурая. Да это не я.

Никита. А кто?

Белокурая. Это твое сексуальное одиночество, оголодавшее за долгие годы в идеальном браке…

Никита. А «Пушкин» – это там, где лифт из чугунных завитушек?

Белокурая. Точно.

Никита. В нем можно целоваться.

Белокурая. Нет, он слишком быстро приезжает.

Никита. А ты уже пробовала?

Белокурая. Нет. Разве что сегодня с депутатом попробую…

Никита. Узнаю – сломаю депутату ребра.

Белокурая. У него депутатская неприкосновенность.

Никита. Если неприкосновенность, то и целоваться нельзя…

Белокурая. Раз ты уедешь, значит, завтра утром не появишься, как кукушка из часов?

Никита. Ты проснешься, сделаешь зарядку, выпьешь чаю… И я уже вернусь.

Белокурая. Ненавижу зарядку.

Никита. Зарядку обязательно нужно делать.

Белокурая. У меня уже было три мужа, считавшие, что они лучше знают, что мне нужно.

Никита. Умолкаю, услышав металлические нотки в твоем голосе… Как всякий сверчок – знаю свой шесток…

Белокурая. Меня неэффективно переделывать, в результате переделыватели уходят с большими разрушениями…

Никита. Молчу, учтиво склонив голову…

Белокурая. Да просто мне надоело общаться с мужиками в режиме гражданской войны, которую они сначала объявляют, потом проигрывают, а потом еще винят меня в этом. Ты понял, где ресторан «Пушкин»?

Никита. Понял… не вырвусь… с моего шестка только «Макдоналдс» виден…

Белокурая. Тогда пока.

Никита. Каждую секунду говорю себе, что нельзя прирастать к тебе… и никакого толку.

Белокурая. За полчаса в «Пушкине» не прирастешь. Значит, в 14.30 в «Пушкине».

Никита. Хорошо…

Настроение стало еще лучше. Елена вывалила на стол косметику из сумки и начала устраивать на лице невероятную красоту. Как называла это Катя – «восстанавливать лицо по черепу».

Ровно в половине третьего сидела за столиком на первом этаже, Никиты не было. Десять, пятнадцать минут… Настроение разлетелось вдребезги. Он позвонил, что стоит в пробке, и влетел в ресторан в двадцать пять минут.

– Пошли скорее на третий этаж, – потянула она его. – А депутату позвоню, скажу, что стою в пробке и буду через 20 минут!

Бросились к лифту, но депутат уже нарисовался в зале и махал Елене рукой.

– Все! – констатировала она трагическим голосом. – Можешь идти…

– И ты его не пошлешь? – удивился Никита. – Я же послал все свои дела.

– Нет. Не пошлю. Это моя работа, – объяснила Елена.

– А я, между прочим, послал совещание…

– А я не пошлю. Не только потому, что очень люблю свою работу, но и потому, что на мне трое людей, которые не зарабатывают на себя сами. – Она чмокнула его в щеку и направилась к депутату.

– Да ты просто монстр и карьеристка! – прошептал Никита вслед.

– Видишь, как опасно быть столько лет женатым на домохозяйке. Перестаешь ориентироваться в реальной жизни… – съязвила Елена, обернувшись на ходу.

Никита повернулся и вышел, не прощаясь. По его спине было понятно, что завтра он не позвонит ни утром, ни вечером.

Елена расстроилась, потеряла зонтик, выронила билеты на вечернюю презентацию. Сразу почувствовала себя немолодой дурой, вырядившейся в красный шарф. Показалось, что вот-вот у нее были молочные реки, кисельные берега… и в одночасье не стало.

Потом весь вечер слонялась по дому как в воду опущенная, а Караванов, пришедший раньше, чем обычно, внимательно ее разглядывал. Они не возвращались к утреннему разговору не потому, что закончили его, а потому, что у них были жесткие правила выяснения отношений. И, видя, что Елене не до того, Караванов не поднимал тему. К тому же они были еще так оглушены разводом, что как истинные интеллигенты переносили его не как разлитые по организму болевые пятна, а как желчную дискуссию на тему «что делать?» и «кто виноват?».