Приходилось смириться и ждать, хотя это и было тяжело. Варю беспокоило, как ее отлучку примут на работе. Но Тимаков заверил ее (через Гайку), что на работу сообщили о Вариной болезни, и Варино начальство заверило его, что Варин отпуск будет продлен на время болезни. Он также пообещал, что Варин паспорт будет восстановлен без бюрократических проволочек, в самый короткий срок. Варя и Гайка пришли к мнению, что у Тимакова мощные связи в силовых структурах.

А пока длинными осенними вечерами они пили бесконечные чаи, и им казалось, что они никогда уже не выберутся отсюда. И когда однажды вечером позвонил Стас и сказал, что можно возвращаться, они даже не поверили.

– Поймали?! – возбужденно кричала в трубку Гайка. – Ага, понятно, ага, завтра утром, договорились…

Положила трубку и доложила:

– Твою киллершу видели в Прибалтике, она покинула Россию. Ее ищет Интерпол, а нам можно вернуться, вряд ли она здесь еще появится. Утром мы уезжаем!

– Как отсюда выбираться? – поинтересовалась Варя. – Автобусом?

– Нет, завтра приедет напарник Славы, Олег Гришин, он нас увезет.

– У Тимакова есть напарник? – удивилась Варя.

– Ну да, детективное агентство принадлежит им двоим. Оно потому и называется «Тигр». Тимаков – Гришин, «Тигр», понимаешь?

– Угу, – буркнула Варя. – Крокодилы-бегемоты, обезьяны-кашалоты…

– И зеленый попугай, – поддакнула Гайка.

Они посмотрели друг на друга и невесело засмеялись.

– Ну домой так домой, – сказала Варя.

… Даже погода, похоже, обрадовалась их отъезду из Снегирей. С утра прекратился дождь, и на небо вылезло яркое, почти летнее солнце. Через полчаса после отъезда они ехали уже по совершенно сухой трассе, по обеим сторонам которой стоял желто-красно-зеленый осенний лес.

Варя сидела на заднем сиденье и, не отрываясь, смотрела в окно. На душе опять было тяжело. Скоро она окажется дома, войдет в свою квартиру, а там, на кухне, стоят Персиковы миски, на полке над плитой – кастрюлька, в которой она варила Персику кашу, в углу прихожей лежит Персиков матрасик, а в комнате разбросаны игрушки – мячик, изгрызенная резиновая гантелька, резиновый заяц с пищалкой. Персик обожал громко пищать им как раз тогда, когда Варя разговаривала по телефону или по Скайпу. Никто теперь не будет мешать ей разговаривать, читать, смотреть телевизор, никто не будет писать на балконе, грызть кости на Варином диване.

Придется как-то это терпеть, стиснув зубы, чтобы не реветь, не рвать душу Гайке, которая все еще чувствует себя виноватой.

Когда подъехали к городу, Гайка, всю дорогу болтавшая на переднем сиденье с тимаковским напарником Олегом, повернулась к Варе и сказала:

– Ну вот, почти что дома. Может, сначала в магазин зайдем, купим еды?

Варя помотала головой:

– Нет, домой.

Гайка кивнула, вздохнула и отвернулась. Она все понимала…

Потянулись знакомые улицы, скверик, где они гуляли с Персиком, магазины, привокзальный базарчик, и вот он, родной дом, где она не была так давно. И все выглядит как-то по-другому, словно этот дом, и эта улица, и скверик, и базарчик отвыкли от нее и стали чужими. Машина затормозила у родного подъезда, они вылезли, потоптались, разминая затекшие от долгого сидения ноги. Олег помахал им рукой:

– Ну что, девчонки, я поехал, а то дел много…

Они тоже помахали ему в ответ, и он начал сдавать задом, выбираясь на дорогу. Они помедлили немного и двинулись к двери подъезда.

– Варь, а ключи-то! – спохватилась Гайка.

– Сейчас к деду Илье зайдем, у него есть мой ключ, – успокоила ее Варя. И подумала, что придется поменять замок. Ее ключи остались где-то у похитителей вместе с сумкой и телефоном. И хотя всех ее врагов повязали, но мало ли…

– Варька-а-а!!! – Истошный вопль позади них заставил их вздрогнуть и разом оглянуться. О, легок на помине! К ним, размахивая доисторической авоськой, в которой лежали батон, пакет кефира и блок дешевых сигарет, спешил дед Илья. По его лицу Варя поняла, что ей сейчас здорово влетит.

– Варька! Ах ты ж дрянь такая! Ты где ж ето была, горе-луковица?

Варя виновато молчала.

– Отвечай, где пропадала! Я уж и в милицию бегал, так не взяли заявление, не родственник, говорят. Я уж чего только не передумал! Совесть у тебя есть?

– Мы на даче у друзей отдыхали, – начала оправдываться Варя. – Я не думала, что вы будете беспокоиться.

– Не ду-у-мала она! – возмутился дед. – Знала б бабка твоя, покойница, чего ты вытворяешь! Позвонить нельзя, что ль, было?

– Там место глухое, связь не работает, – соврала Варя. Как объяснить деду, что звонить она не имела права?

– Фрукт-то твой у меня, – уже мирно сказал дед.

– Какой фрукт? – не поняла Варя.

– Финик твой, – снова озлился дед. – Кобеля надо по-людски называть. Джульбарс там али по-простому, Шарик.

– Персик! – ахнула Варя, не веря себе. – Персик?!

– Пе-ерсик! – передразнил дед. – Надо ж так назвать! Тьфу!

– Откуда… Как он к вам попал?..

– Мужик привел, сказал, на трассе подобрал, адрес твой по телефону нашел. Сбег от тебя, что ль? Стучался к тебе, а тебя нет, и телефон не отвечает. Я пса-то к себе и забрал. Ничего, живет… Тоскливый токо, не жрет ничего. Давеча супу налил – понюхал да отвернулся, не стал жрать. А чего не жрать, если суп мясной, с тушенкой… Сгорбатится и сидит… А мужику-то я денег предлагал – не взял, задаром добро сделал, по-людски.

Дальше Варя слушать не стала, бросилась к двери.

– Варька, куды?! Ключи-то возьми! – надрывался позади дед. Но Варя, прыгая через несколько ступенек, мчалась вверх.

Подлетев к дедовой двери, Варя забарабанила по ней.

– Персик! Персик! – закричала она. – Персик, ты здесь?

За дверью стояла тишина.

Почему он молчит? Неужели старик обманул? Или она что-то не так поняла? Или Персик умер? Ничего не ел, ослабел и умер от голода…

– Персик, – уже безнадежно позвала Варя и заплакала. – Персик!..

За дверью послышался шорох, потом раздался отчаянный визг, плач, и кто-то начал биться о дверь с той стороны.

Варя, всхлипывая, дергала дверь за ручку и повторяла:

– Сейчас, Персинька, сейчас!

Подоспевшая Гайка отодвинула Варю, сунула в замок ключ и распахнула дверь.

Персик полз к Варе на брюхе, извиваясь всем телом, бешено колотя хвостом об пол и горестно голося. Варя села прямо на бетонный пол лестничной площадки и сгребла Персика в охапку.

От упитанного, плотного песика осталась одна шкурка, натянутая на ребра, да и та была грязноватая, спутанная, свалявшаяся кое-где в сплошной войлок, глазки были больными, гноящимися. Но под торчащими ребрами громко билось маленькое, горячее, верное сердце.