Ташкенте никто не интересовался существованием вблизи Хорошевского шоссе завода санитарных кабин. А ныне сюда едут главные инженеры и директора предприятий, чтобы увидеть новую технологию своими глазами, получить копии чертежей.

Молва о хорошевцах докатилась и до социалистических стран, пришли запросы из Чехословакии, из ГДР. Туда отправили чертежи, потом Ольшанский получил приглашение посетить строительные организации, по структуре своей близкие к московскому ДСК, — в Берлине и Лейпциге, Дрездене и Ростоке.

Я видел, как Андрей Некрасов взвешивал в своих руках эту увесистую папку телеграмм и писем, предмет несомненной гордости молодых специалистов — механиков и конструкторов. Мне иногда казалось, что они, эти молодые товарищи, иные из которых вообще еще не вышли из комсомольского возраста, сами несколько ошеломлены тем громким, всесоюзным резонансом, который получили их усилия и опыт.

Несомненно, что начало поисков всем казалось делом скромным, не выходящим за рамки обычной рационализации, которым занимаются на всех предприятиях. Но когда завод, задуманный лишь как звено в технологической цепи одного комбината, стал давать кабины всем трем московским комбинатам и еще, так сказать, на сторону, в другие города, — например, на строительство города около гиганта автозавода в Тольятти, когда он неожиданно прославился в масштабах страны, молодые конструкторы поняли, что их поиск вышел на уровень настоящего и важного изобретения, которое следует защитить авторским свидетельством. Ибо теперь новизну технологии, ее экономический эффект следовало умножить на размах жилищного строительства в нашей стране.

И еще одно соображение. Разве не видна несомненная примечательность и в той вновь подтверждаемой мысли, что и на маленьком заводе могут делаться большие и важные дела? Ведь мера творческой энергии не связана с масштабом завода, и на маленьком она может вырасти в трудовой подвиг, стать примером для многих.

Действуя по определенным канонам и в соответствии со сложившимися нормами, Ольшанский мог затянуть реконструкцию на год-полтора, и тут никто бы не бросил ему упрека. А на заводе справились за полтора месяца. И это ли не пример того, как велики творческие резервы в недрах любого заводского коллектива, как много можно сделать для технического прогресса своими руками!

Я давно уже заметил, что есть совершенно определенная связь между нравственным климатом на производстве и уровнем интеллектуальной жизни заводчан вообще, их интересами, увлечениями, кругом любимых занятий на досуге, за пределами заводской проходной.

И если с этой точки зрения посмотреть на Дмитрия Яковлевича, то он типичный москвич, которому ничто не чуждо — ни театральная жизнь на подмостках столицы, ни кино, ни литература, ни спорт. Как и большинство деятельных людей, он требователен и к впечатлениям, которые может дать искусство. Возможности здесь для Дмитрия Яковлевича в нашей Москве велики, но мало свободного времени у человека, который на заводе не только хозяйственник, но и изобретатель, не только экономист, но и организатор массовой рационализации.

Можно быть потребителем духовных ценностей, можно быть их творцом. Но можно еще и, аккумулируя в себе все лучшее, что дает культура, как бы перерабатывать все это богатство в свою личную деятельную работу во всех сферах заводской жизни. Именно к таким постоянно ищущим, всегда озабоченным поискам нового, к таким людям, мне думается, принадлежит и Дмитрий Яковлевич Ольшанский.

Теперь я частенько бываю на Хорошевском заводе. Как говорится, «прикипел к нему сердцем». И это потому, что здесь мне всегда интересно. Да и завод близко от моего дома. Иной раз по дороге в наш писательский клуб на улице Герцена сделаешь небольшой крюк в сторону Хорошевского шоссе и завернешь к заводской проходной, поговорить о новостях больших и малых.

Я как-то шел по запорошенному снежком заводскому двору с инженером Александром Николаевичем Такуйлиным. Как обычно, здесь сновали по радиусам в разные стороны юркие автокары, самосвалы, самоходные краны подкатывались к цехам, а из заводских ворот почти каждые пять-шесть минут выезжали груженные кубами санитарных кабин машины с прицепами-платформами. Они медленно выползали на Хорошевское шоссе, затем уже расходились по маршрутам, которые тянутся во все районы и уголки Москвы, на все строительные площадки.

Поток этих машин, непрерывный транспортный конвейер, берущий свое начало от центральной заводской площади, увеличивается буквально с каждым месяцем не только на московские стройки, но и в далекие Набережные Челны; в город, который создается вокруг автозавода, тоже идут блестящие санкабины улучшенной конструкции.

Это так называемые каталожные кабины — гордость и Ольшанского, и Такуйлина, и всех заводчан. Еще недавно эта модель считалась экспериментальной, и Дмитрий Яковлевич не уставал агитировать за нее всех гостей, всякое начальство, которое по той или иной причине появлялось на заводе. Каталожные, то есть приспособленные по габаритам к массовым сериям домов в Москве, которые проектируются в соответствии с разработанным Каталогом железобетонных деталей. Новые кабины отделаны декоративным бумажно-слоистым пластиком. Внешне они так эстетически приятны, что Ольшанский отправлял эту модель в Сокольники, на Международную выставку стройматериалов.

Сейчас заводу трудно расширяться на небольшом пятачке территории, стиснутой со всех сторон домами и линией Белорусской железной дороги. И все же здесь все время строят, а точнее говоря — перестраивают, то создавая новый корпус под закладные детали, то новый отделочный цех.

Да и не может быть иначе там, где у людей уже есть вкус к реконструкции, к творческим поискам, где не только директор, недавно награжденный орденом Трудового Красного Знамени, или его непосредственное окружение, но и весь коллектив завода втянут в работу по совершенствованию техники, технологии и нравственно-психологической атмосферы производственной жизни.

Я хочу закончить рассказ о Хорошевском заводе сценкой, которая вновь напоминает о Копелеве. Я как-то сидел в кабинете Ольшанского, и мы говорили о производственном телевидении. В деревянную панель стены его кабинета уже вмонтирован экран телевизора, а скоро передающие устройства будут установлены у конвейеров, в цехах. Дмитрий Яковлевич сообщил мне, что эта идея тоже плод инициативы самих заводчан, но тут беседу нашу внезапно прервал шумно ворвавшийся в кабинет главный диспетчер комбината Алексей Семенович Стариковский.

— Доброе утро, Дмитрий Яковлевич. Я пришел к тебе ругаться, — заявил еще в дверях этот высокий, плотно сбитый человек с крупной седою головой.

Ольшанский жестом пригласил его сесть в кресло у стола, но Стариковский оставался стоять, как бы показывая, что зол не на шутку и будет ругаться основательно.

— Что же ты так свирепо начинаешь, Алексей Семенович? — спросил Ольшанский, покосившись на меня и в моем присутствии стараясь удержать на лице улыбку, а в тоне