Итак, те же герои в том же самом месте. Но кое-что изменилось. Дверной колокольчик звенит как будто тише – теперь они сидят дальше от входа в кафе, где-то в глубине зала. Поздним вечером, судя по радиопрограмме на заднем плане.

– Теперь, как ты понимаешь, все иначе…

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… ситуацию в целом. Все изменилось с тех пор, как «Шведские демократы» вошли в риксдаг.

– И что же теперь иначе?

– Тебе это известно лучше, чем мне.

На заднем фоне смешок – хлюпающий, как будто детский. На меня он действует успокаивающе.

– Понимаешь… – продолжает Хебер. – Одно дело – банда наци, и совсем другое – депутаты парламента… Вспомни историю. Уже с две тысячи десятого года или даже раньше, с две тысячи пятого, когда появился новый лидер, они принялись чистить перышки. Я видел их слоган где-то в Сети: «Партия всей Швеции»… Каково, а?

– Да, я видела.

– Они затушевывают то, за что, собственно, борются. На общенациональном уровне, по крайней мере. Не знаю, как это выглядит в коммунах. Но это означает, что вся политическая арена постепенно сдвигается вправо, даже левые ее фланги, ты понимаешь? Появился новый игрок, это логично.

– Да.

– И еще это означает, – продолжает Хебер, – обострение правого экстремизма, они ведь должны как-то противопоставлять себя политическому мейнстриму. И теперь они заявляют, что «Шведских демократов» возглавлял предатель… (Она смеется.) Ты понимаешь? Это же клиника… И болтают о превосходстве белой расы. Стряпают фейковые ролики о массовых расправах над мигрантами и гомосексуалистами и выкладывают в интернет, где те висят, пока их не удалит модератор. Нам такое тоже, конечно, присылают, чем провоцируют на ответные действия. И мы в свою очередь инсценируем расправы над наци, снимаем на видео и посылаем им.

Лиза Сведберг молчит. Должно быть, переваривает сказанное.

– Лет десять тому назад такого не было, – продолжает Хебер.

– Есть и другое, – перебивает его Лиза. – И то, что ты сказал, – лишь красноречивое тому подтверждение… Начинают всегда они, мы лишь поддаемся на провокации. Мы всегда им подражаем. Я не против того, чтобы реагировать на обострение правого экстремизма, но ведь к этому можно подойти и с другой стороны… Две недели назад RAF устраивал митинг на площади Медборгенплатсен в связи с Международным женским днем. И они каким-то образом перерезали провода ПА-системы[33]. Мы плохо осведомлены о том, чем они занимаются и какие сюрпризы готовят нам, потому что все они страшно скрытные. Но на их праздники, по какой-то непонятной причине, проникнуть не так сложно. И мы на прошлой неделе побывали на одном таком. Местом встречи оказался старый сарай неподалеку от Эсму, в страшной глуши. Приглашенные были в форме – клиника. И везде – флаги, кресты… Ну и конечно, музыка. Крутили старые немецкие хроники, и все дружно «зиговали» при виде фюрера или свастики. И кричали – как болельщики на стадионе, когда их команда забивает гол.

– И что вы сделали? – спрашивает Хебер.

– Подожгли сарай вместе со всем содержимым. – Она произносит это как нечто само собой разумеющееся.

В наушниках слышатся шаги, а потом – высокий женский голос:

– Простите, но мы закрываемся.

– Да, конечно, – голос Хебера.

Лиза Сведберг молчит, женщина уходит. All my friends in the loop, – поет радио, – making up for teenage crime[34].

– И что сталось с этим сараем? – раздается голос Хебера, как будто удивленного последним заявлением Лизы.

– Сгорел, – как ни в чем не бывало отвечает она. – На следующий день об этом писали газеты.

– Кто-нибудь пострадал?

– Нет, к сожалению.

– Мне хотелось бы продолжить беседу у меня дома, – говорит Хебер. – Ты не против? Если не хочешь – только скажи.

– Всё в порядке. Ты ведь живешь где-то неподалеку?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Не могу тебе сказать.

All my friends in the loop making up for teenage crime…

* * *

На этом все стихает.

– Итак, – подвожу я итог, – они отправились на квартиру к Хеберу, где занимались сексом.

– Да, с выключенным диктофоном, за что лично я только благодарен Хеберу. – Бирк нажимает на кнопку. – Вряд ли они вернулись к интервью в тот вечер – записи, по крайней мере, нет. Все это происходило около двадцать седьмого марта. Она ведь говорила о митинге в честь Женского дня две недели тому назад… В следующий раз Хебер и Лиза встретились только в мае.

– Сожженный сарай, – напоминаю я.

– Я уже навел справки. Организация, название которой она так и не решилась произнести, – «Шведское сопротивление». Все сходится. В полицию Эсму поступало заявление о поджоге. В поисках злоумышленников были задействованы все местные ресурсы: как видно, по меньшей мере половина стражей порядка сочувствовала идиотам из сарая. Но в итоге операция провалилась. Дело закрыли в июне, и правильно сделали, если хочешь знать мое мнение… Слушай дальше, сейчас начнется самое интересное.

* * *

На этот раз на заднем фоне все тихо, за исключением слабого шума, доносящегося как будто с улицы. И не удивительно, ведь там весна; внизу шумит разбуженная солнцем Ванадисвеген. Они сидят у окна: Томас Хебер и Лиза Сведберг. Чуть слышно звенит фарфор.

– Хочешь еще? – спрашивает Хебер.

– Нет, спасибо.

Потом как будто щелкает зажигалка, – два или три раза. Лиза затягивается сигаретой.

– У тебя странная квартира, – замечает она. – Давно здесь живешь?

– Несколько лет. А почему странная?

– Какая-то… необжитая.

– Ну, я провожу здесь не так много времени.

– Кровать удобная, во всяком случае.

Лиза Сведберг произносит это игривым тоном, возможно, улыбается. Потом затягивается еще раз. Хебер прокашливается.

– Давненько мы не делали с тобой интервью, – говорит он. – Но я беседовал с другими, и мне стала интересна тема отношения к идеологическим противникам. В прошлый раз ты говорила о сожженном сарае. Можешь рассказать подробнее?

– Что именно тебя интересует?

– Ну… что произошло после этого, например.

Она хмыкает.

– Странно поднимать эту тему после того, что мы с тобой здесь обсудили.