Посмотрев в бинокль, я увидел, что проволоки было три ряда, и в среднем ряду белыми бобышками светились фарфоровые изоляторы. Значит, там имелось электричество, и оно наверняка было опасно для жизни. Но нас это не касалось никак, потому что мы вовсе не собирались брать зону штурмом и ложиться на проволоку грудью.

Я повел биноклем и увидел вышку, на которой под остроконечным навесом торчал солдат с автоматом. Метров через тридцать была еще одна вышка, потом еще, а остальные скрывались в тумане, но то, что зона охраняется как следует, было очевидно. Афанасий привел нас к зоне с подветренной стороны, поэтому, если там были собаки, они не должны были учуять нас. Сам бы я до такого не додумался, а ведь элементарная вещь… Вот что значит — быть горожанином.

Прошло полчаса, но никаких движений в зоне не происходило, и это уже начало мне надоедать. Я повернулся к Афанасию и прошептал:

— Тут имеется какая-нибудь дорога, по которой вертухаи выходят из зоны?

— Однако есть, — ответил Афанасий.

— Веди нас туда, — распорядился я, — будем языка брать.

— Что? — не понял он.

— Пленного брать будем.

— А-а-а… Тогда лучше на дороге к офицерскому городку.

— Давай.

Афанасий кивнул.

Мы поднялись на ноги и, пригибаясь, направились в лес. Отойдя метров на сто, я оглянулся и увидел, что зона пропала, будто ее и не было. Теперь можно было нормально разговаривать, чем я сразу и воспользовался:

— Значит, так. Афанасий ведет нас туда, где мы сможем захватить какого-нибудь офицера с зоны. Берем его без шума и пыли и уводим в тайгу. Там допросим. Я хочу знать все, что здесь происходит.

— Так он тебе и расскажет, — Семен с сомнением покачал головой.

— Мне — расскажет, будь уверен, — ответил я, — и не такие рассказывали. Они же герои только на зоне, где зеки под автоматами ходят, а на воле — дерьмо собачье.

Семен опять покачал головой, но ничего не сказал.

— Все, пошли, — скомандовал я, и наш небольшой отряд направился вслед за Афанасием, который ориентировался в сумерках не хуже, чем ясным солнечным днем.

Минут через двадцать мы вышли к узкой лесной дороге, и, выбрав такое место, где она хорошо просматривалась в обе стороны, я сказал:

— Здесь.

Мы остановились и, хорошенько осмотревшись, залезли в кусты.

— Эх, закурить бы… — мечтательно прошептал Тимур.

— Я тебе закурю! — пригрозил я ему.

Тимур сделал вид, что испугался, а Семен снял с плеча карабин и положил его перед собой.

— Ни в коем случае, — сказал я, увидев это, — оружие у нас только для самой безвыходной ситуации. Ты представляешь, что начнется, если здесь прозвучит выстрел? Да они нас загонят, как кроликов. Подъем, тревога, оружие к бою, а ведь их тут наверняка целая рота. А нас всего пятеро. Тут нас и похоронят.

— Понял, — ответил Семен и с сожалением посмотрел на карабин.

В это время в тумане послышались голоса — и мы замерли.

Из-за поворота показались две смутные фигуры, потом они приблизились, и мы увидели двух совершенно пьяных прапорщиков, которые, поддерживая друг друга, спорили о чем-то.

— … а я тебе говорю — двойная!

— А ни хрена она не двойная, — радостно возразил другой и громко икнул.

— Ну, как же не двойная, — возражал ему первый, — у нее еще загиб такой спереди.

— Ну и что, что загиб? У них у всех загиб.

— А вот не у всех! Ты у Петренко посмотри, у него и загиб есть, а не двойная.

— Ха! Да он сам отковырял, вот она и не двойная!

— А должна быть двойная. Если капитан увидит, он твоему Петренке голову отвернет.

— Не отвернет, у капитана у самого не двойная, потому что он тоже оторвал.

Я поднял указательный палец и отрицательно покачал им. Только этих двух идиотов нам и не хватало для полного счастья. Прапорщики благополучно удалились, продолжая спор о вещах, недоступных нам, простым штатским, а мы стали ждать дальше.

Следующей по дороге прошла корявая баба в военной форме, которая вполголоса спорила с кем-то невидимым и, судя по ее репликам, одерживала в этом споре убедительную победу. Потом, подскакивая на рытвинах, проехал грузовик, в кузове которого болтались два солдатика, и, наконец, из тумана показалась одинокая мужская фигура, которая не качалась и не разговаривала сама с собой.

Рослый мужчина в форме уверенно шагал по дороге.

Знаков различия видно не было, но по походке было ясно, что это не какой-нибудь задрипанный прапорщик. Я подал знак, и мы приступили к выполнению плана, который разработали еще дома.

Афанасий встал и, закинув ружьишко за спину, вышел на дорогу.

Увидев его, военный замедлил шаг, но, приглядевшись и разобравшись, что перед ним всего лишь обычный абориген-охотник, подошел к Афанасию поближе и остановился.

— Я вижу, вы не понимаете по-хорошему, — начальственно сказал он, и вдруг Семен больно сжал мой локоть.

Я едва не вскрикнул, а он прошептал, дыша мне прямо в ухо:

— Это Штерн. Я сам.

И, ловко извиваясь, отполз в сторону.

— Ну, что ты молчишь, чурка таежная? — напористо продолжал Штерн, — сказано ведь было — не приближаться к зоне. А вы все шастаете тут. Ты знаешь, что недавно побег был? А может быть, ты к нему причастен? Вот я сейчас возьму и арестую тебя, и мы разберемся как следует, что тебе здесь нужно!

Афанасий стоял перед ним понурив голову и что-то бормотал.

— Что ты там сопли жуешь? Какой еще зверь? Зверя в тайге полно, а вы все сюда пробраться норовите. Не-е-ет, надо с вами разобраться.

Штерн помолчал немного и сказал:

— А может, просто застрелить тебя — в назидание другим, а?

Афанасий сгорбился еще больше, и тут за спиной у Штерна появился Семен. Карабина при нем не было, а руки он держал перед собой, и что он там держал, я не разглядел. Бесшумно приблизившись к Штерну, он взмахнул обеими руками, и Штерн вдруг выгнулся всем телом, схватившись за шею. Я понял, что Семен накинул на его шею удавку, и, кивнув своим людям, выскочил из кустов.

Мы быстренько скрутили Штерна, а Семен аккуратно придушил его как раз настолько, чтобы он потерял сознание. Взяв Штерна за руки и за ноги, мы быстро пошли в тайгу. Афанасий шел впереди и показывал дорогу, между делом посыпая землю каким-то порошком. Отойдя километра на два, а по пути пришлось придушить Штерна еще пару раз, мы, наконец, остановились и бросили языка на землю.

— Однако нужно дальше идти, — обеспокоенно сказал Афанасий.

— Сейчас пойдем, — кивнул я, — вот только этого упакуем, чтобы он своими ногами шел. Больно много чести.