Он изуродовал около двухсот пятидесяти оленей, прежде чем Афанасий вычислил его и сдал майору. Вообще-то сдавать его нужно было ментам, а не майору с зоны, но не зря ведь у Ловушко была такая фамилия. Наверное, он не мог жить без того, чтобы кого-нибудь не поймать. Потом он все-таки передал этого таежного окулиста ментам, но перед этим потешился вдосталь. Тому дали срок, а майор от всего своего вертухайского сердца подарил Афанасию бутылку водки, которую тот выкинул в Обь.

Собственно, в том, что Афанасий сдал майору этого урода, не было ничего предосудительного. Нормальное действие нормального человека. Но майор хотел, чтобы Афанасий доносил на своих друзей, которые от голодухи да от бедности браконьерили помаленьку, а вот этого Афанасий сделать не мог из простой человеческой порядочности.

Майор грозил Афанасию, но тот только разводил руками и притворялся тупым хантом. Хантомто он, конечно, был, это медицинский факт, но тупым я его назвать никак не мог. За месяц знакомства я понял, что этот молчаливый лесной человек со сморщенным лицом обладает незаурядной природной смекалкой, и, если бы его жизнь в свое время повернулась иначе и он поступил бы в какой-нибудь институт, то, глядишь, через сколько-то лет появился бы очередной академик. Но, как говорится, что выросло, то выросло.

Примерно так и проходило сотрудничество следопыта с майором, но майору хотелось другого. Он мечтал поймать кого-нибудь из богатых, чтобы потом доить их, но такие не попадались. Подозревая, что они откупаются от Афанасия, и таким образом деньги проходят мимо его кармана, Ловушко обещал несчастному охотнику, что даст ход тому уже почти забытому делу, стращал его тем, что, дескать, у него до сих пор лежат какие-то вещественные доказательства, что он может посадить Афанасия в любой момент, но следопыт оставался тверд и, тупо глядя в землю, пожимал плечами и обещал поймать всех. Кого именно, он не говорил, но — всех.

Майор в очередной раз плевался, матерился и отпускал Афанасия восвояси.

А когда разговор дошел до момента, касавшегося пребывания в моем доме беглого зека, я понял, что на Афанасия можно положиться во всем. Он ведь мог моргнуть майору, и Семену пришел бы конец, но он этого не сделал.

Вот так все и выяснилось.

Афанасий закончил свой рассказ, и я понял, что он был на крючке у поганого вертухая и ничего не мог поделать.

Знакомая история.

Я посмотрел на Афанасия, который невозмутимо наливал себе чай, и спросил:

— А что, разве ты не знаешь, как избавиться от майора?

Афанасий сморщил глаза, а это у него получалось очень хорошо, и ответил:

— Однако знаю, но не могу выстрелить в безоружного человека.

— Это тебе только кажется, что он безоружный. Просто у него другое оружие, и оно опаснее, чем твой карабин. Он тебя этим оружием в постоянном страхе держит, а ты говоришь — безоружный… А если бы он в тайге ствол на тебя наставил?

— Тогда — другое дело. Но он же не наставляет, — Афанасий пожал плечами.

— Однако потому и не наставляет, — передразнил я его, — что знает. Знает, что тогда ты его пристрелишь. А ведь он у тебя жизнь крадет. Понимаешь?

Афанасий задумался, потом глубоко вздохнул и ответил:

— Однако понимаю.

Я посмотрел на Семена и спросил:

— А ты что скажешь?

Семен нехорошо усмехнулся и ответил:

— А что тут говорить? Я таких, как этот Ловушко…

И он замолчал.

— Ну-ка, ну-ка, что ты таких?

— Неважно, — ответил Семен, но по его лицу я понял, ч т о он делал с такими, как майор Ловушко.

— А тебя, наверное, и посадили за то, что ты таких, как он, гасил?

— Возможно, — ответил Семен и закурил, — возможно…

— А что, — я оглядел сидевших за столом, — у нас нормальная компания подобралась! Беглый каторжник, неудачливый организатор водомоторного клуба, следопыт, которого шантажирует майор внутренних войск, один только я — добропорядочный американский бизнесмен.

При этих словах Семен бросил на меня быстрый взгляд, и я спросил:

— Что-нибудь не так?

Он поморщился и ответил:

— Sounds good. Хорошо звучит… (англ.).

У меня аж челюсть отвисла, но я не растерялся:

— So what? И что? (англ.)?

— А ничего, — ответил Семен, — я тебя хоть всего вторые сутки вижу, но в эту компанию ты вполне вписываешься.

— Что ты имеешь в виду? — я сделал удивленный вид.

— Да ничего особенного, — сказал Семен, — замнем для ясности. А если хочешь поговорить, то потом, не сейчас.

— Ладно… Ну, как там твоя нога? — я резко перевел разговор на другую тему, — Я вижу, с палкой ты уже вполне?

— Вполне, — согласился Семен, — глядишь, через два дня и на самом деле прыгать буду.

— Вот и хорошо, — сказал я, — Афанасий, зови Макара.

Афанасий посмотрел на меня и мрачно сказал:

— Однако, Макар ничего не знает.

— И не узнает, — пообещал я ему.

Потом посмотрел на Семена и Тимура и спросил:

— Не узнает, верно?

Оба кивнули, и Афанасий, повернувшись к сараю, позвал:

— Макар, иди сюда!

Макар вышел во двор, и я сказал:

— Садись к столу. Чапай говорить будет.

Он присоединился к нам и я, налив себе душистого чаю, спросил:

— Скажи, Афанасий, Семен действительно через два дня сможет хорошо ходить?

— Однако сможет, — уверенно ответил следопыт.

— Хорошо. Дорогу до зоны знаешь?

— До какой? Их тут много.

— До той, откуда Семен ноги сделал.

— Знаю, — ответил Афанасий, и в его глазах мелькнуло что-то странное.

Я внимательно посмотрел на него, но загорелое лицо, покрытое множеством мелких морщинок, было бесстрастным.

Помолчав, я отхлебнул чаю и объявил:

— Через два дня на третий мы идем к зоне. Посмотрим, что там делается.

Тимур удивленно посмотрел на меня, Афанасий и Макар послушно кивнули, а Семен только крякнул и сказал:

— Взорвать бы ее на хрен…

А я подумал: интересно, что он еще знает, кроме английского языка?

Мы лежали в кустах, на опушке леса, и в сотне метров перед нами из тумана выплывали столбы, меж которыми была туго натянута колючая проволока. Где-то на краю памяти зашевелились неприятные воспоминания об Ижме, но я без особых усилий загнал их на место, чтобы не мешали в такой ответственный момент.