— Вот и хорошо, — облегченно сказал Тимур и, забрав у меня фонарь, принялся собирать сухие ветки.

Через пять минут мы сидели и щурились на теплый свет костра.

Со стороны привала раздался еще один крик, но на этот раз мы даже не вздрогнули, настолько хорошо было сидеть рядом с живым огнем и наблюдать за его игрой. Тени и отблески шевелились вокруг, а над головой, в страшной вышине, сияли яркие звезды.

Что им до нашей суеты!

Прошел час, и за это время до нас не донеслось ни звука.

— Слушай, — забеспокоился вдруг Тимур, — а вдруг этот Штерн — супермен какой-нибудь: взял да и освободился! Замочил Семена с Афанасием и сейчас подбирается к нам. Я засмеялся:

— Что это с тобой? Вроде и «план» не куришь уже месяц, а такой бред несешь? Как это он освободится, посуди сам.

— Ну, не знаю… — Тимур смутился, — «измена» вдруг накатила.

— Не дергайся, — успокоил я его, хотя то, что он сказал, мне самому не понравилось.

А вдруг?

И тут до нас донесся звук, услышав который, я решил, что у меня случился приступ белой горячки. Но, посмотрев на Тимура, я понял, что он услышал то же самое.

— Во, блин! — сказал он изумленно, — ни хрена себе!

Звук повторился, и мы вскочили на ноги.

В ночной тайге, за десятки километров от людей, под чистым ночным небом пронзительно прозвучал… обыкновенный милицейский свисток. И прозвучал он как раз с той стороны, где остались Семен, Афанасий и плененный нами Штерн.

Мы переглянулись и дернулись было в ту сторону, но Тимур сказал:

— Подожди. Надо костер затушить.

Мы тщательно затоптали огонь, только что ласкавший наши грешные души, и пошли в сторону свистка. Когда впереди показался свет костра, мы замедлили шаг, и я достал ствол. Передернув затвор, я снял «беретту» с предохранителя и на всякий случай направил ее прямо перед собой.

— Прикрывай меня, — прошептал я Тимуру, и он, держа в руке «макарова», отстал на несколько шагов.

Но наше беспокойство оказалось излишним.

Штерн по-прежнему лежал на земле, растянутый между колышками, а Семен с Афанасием сидели у огня с кружками в руках и вполголоса переговаривались о чем-то.

Мы вышли к костру, и я, избегая смотреть на Штерна, громко спросил:

— Кто свистел?

— Я, — ответил Семен.

— «А старушка где?»

Семен засмеялся и сказал:

— Нет, там, в фильме, не так.

— А как? — спросил я.

— Да я и сам не помню, но не так.

— Откуда свисток-то взялся? — спросил я, присаживаясь к огню.

— У этого нашли, — Семен кивнул на Штерна.

Я с опаской взглянул на нашего пленника, и, к своему удивлению, не обнаружил на нем никаких следов бесчеловечных пыток, от которых можно было бы так орать.

Я еще раз оглядел его, но так ничего и не заметил.

Вот только взгляд у него был какой-то… жалкий, что ли…

Повернувшись к Афанасию, я спросил:

— Ты что — знаешь какие-то особые шаманские пытки, которые не оставляют следов?

Афанасий усмехнулся:

— Однако, знаю.

Семен крякнул:

— Да он его и пальцем не тронул. Только посыпал в костер каких-то кореньев и давай скакать вокруг этого урода. И бормотать что-то. Мне и самому страшно стало, а уж этот-то и вовсе заверещал, как резаный, аж обгадился от страха.

Я принюхался — и действительно: слегка воняло.

— Я его испугал маленько, — сказал Афанасий, — ты же сам сказал, что нужно по-другому.

— Ну и как? — поинтересовался я.

— Нормально, — кивнул Афанасий, — он тут нам такого порассказал…

— Да уж, — подтвердил Семен, — услышишь — не поверишь.

— Значит, цель достигнута?

— Ага.

— И можно уходить?

— Можно.

В это время из леса бесшумно вышел Макар.

Я взглянул на него:

— Ну, тогда пошли. Веди нас, верный Гайавата!

Афанасий улыбнулся и ответил:

— Пошли.

Во время нашего разговора Штерн испуганно переводил глаза с одного на другого, и теперь, услышав, что мы собираемся уходить, спросил совершенно другим, слабым и робким, голосом:

— А как же я?

— Ты? — я удивился, — а тебя мы не тронем. Правда?

И я посмотрел на Семена.

— Точно, не тронем, — ответил он серьезно.

Мы затоптали костер и ушли, а Штерн остался в кромешной тьме, крепко привязанный к колышкам, и ему оставалось только любоваться ночным небом и дожидаться, пока на него набредет какой-нибудь волк или медведь. А может быть, до этого его муравьи обнаружат. Тоже ничего.

Когда мы отошли метров на триста, Семен вдруг остановился и сказал мне:

— Дай фонарик.

Я удивился, но отдал ему фонарь.

— Понимаешь… — Семен нахмурился, — если бы… В общем, я не такой, как он.

И ушел в темноту.

Через несколько минут мы услышали гулко разнесшийся по ночной тайге выстрел.

* * *

Обратно мы шли не торопясь, и на исходе второго дня вышли на уже знакомое место на берегу Оби, откуда до моего дома оставалось не более десяти километров. Спешить, в общем-то, было некуда, поэтому я решил сделать привал, чтобы оставшийся путь проделать не спеша, как на прогулке.

Макар занялся приготовлением чая, а все остальные расположились вокруг костра, вытянув уставшие ноги. За четыре дня мы прошли около сотни километров, и это чувствовалось. Опершись спиной на ствол дерева, я ощущал, как гудят мои ноги, отвыкшие от столь дальних переходов.

— Как, говоришь, зовут твоего приятеля, который сейчас мою фазенду охраняет? — обратился я к Афанасию.

— Василий, — коротко ответил Афанасий, поправляя шнуровку своих ичигов из мягкой оленьей кожи.

— Он там собачек кормит, не забывает?

— А как же! Здесь, в тайге, собак в первую очередь кормят. Сам голодай, а про собачек не забывай.

— Ага, — засмеялся Тимур, — если сам проголодаешься как следует, то и собачатиной не побрезгуешь.

— Бывает, — кивнул Афанасий, — и так бывает.

— Ну, будем надеяться… — сказал я, — вообще-то еды там — за месяц не съесть, так что до корейской кухни дело не дойдет.

Семен сидел молча, неподвижно уставившись в огонь.

Я посмотрел на него и спросил: