Он впервые поставил себя на место противника — и признал, что ничего сверхъестественного не происходит. Если немцы — профессионалы, уверенные в себе опытные вояки, то с чего вдруг они уступят втрое слабейшему противнику? Ну конечно, ведь их втрое больше! — понял Ромка. Я-то, дурень, не придал этому значения, а для них, может, это главный аргумент. Они настолько уверены в успехе, что для них это не поединок — гон! Они гонят зайца, они охотятся — вот что они делают!..

Он попытался оторваться — не вышло; сделал хитрый маневр — и только потерял на этом, потому что немцы уже поняли его систему и предугадывали его действия. Они рассредоточились; только один катил следом, а еще две машины снова и снова заходили с флангов, зажимали, лишали возможности маневрировать. Трезубец был уже занесен. Но немцы почему-то тянули, тянули, не наносили удар. Почему?..

Едва Ромка задал себе этот вопрос, как тут же понял: его отжимают к аэродрому! Его хотят раздавить именно там, откуда он сбежал…

Они хотят доказать ему и себе, и своим камрадам, и пленным — всем! — доказать, кто есть кто. Они не хотят начинать большое дело с неудачи. Тон делает музыку.

— Кончать их надо…

Это Тимофей. Голос твердый, взгляд ясный. Не скажешь, что еще минуту назад его голова моталась, как кочан, по спине узбека.

— Есть кончать!

Ромка свернул к старому грейдеру. Грейдер был узкий, обсаженный высокими дуплистыми тополями. Здесь если врага не убьешь сразу и он заляжет за деревом — его оттуда не выковыряешь. Но мы не дадим им шансов. Ни единого.

Трезубец сложился: грейдер вел в нужном немцам направлении; к тому же, если противник шпарит по дороге — по пересеченной местности за ним не угонишься. Ромка сбросил скорость, подпустил немцев метров на триста. Пусть видят, что он делает. Пусть доверяют клиенту. Правда, если начнут стрелять… Но не должны. Не должны!.. Ведь все получается по их задумке. Если бы хотели просто подстрелить — они бы палили при любом визуальном контакте. Однако этого они не делали! Потому что хотят сперва затравить — и только потом добить, как тореадор быка, одним ударом. Черт, запамятовал, как это называется по-испански. А ведь помнил, как-то очень красиво звучит; читал в какой-то книжке…

Грейдер гудит под колесами, тополя над головой сплелись кронами, откуда-то ветерок потянул свежий… Даже мотоцикл угомонился, не глушит чувства, работает тихо-тихо. Вот так бы ехать…

Спросил Залогина:

— Видишь поворот?

— Конечно.

— Как только они потеряют нас из виду — сброшу скорость. Ты сразу — в кювет.

— Понял.

— Но не бей раньше времени, пусть проедут…

Задумка была примитивная, очевидная, но что немцы могли ей противопоставить? Осторожность? Так ведь именно на нее и был расчет. Слепой поворот они не могли пролететь сходу. Лучше потерять время — но сохранить жизнь…

Так и случилось: поворот немцы проехали почти шагом. И сразу увидали беглецов: их мотоцикл стоял метрах в двухстах. Но стоял не спиной и не лицом к немцам, а как-то вполоборота, словно беглецы уже почти повернули назад — но что-то их остановило, и они так и не решили, как дальше быть. Бензин закончился? Или наконец поняли, куда их загнали? Впереди — аэродром, и там их поджидает бронетранспортер…

Хуже нет — когда не понимаешь, что происходит. Если бы пулемет беглецов был направлен навстречу преследователям — все было бы ясно. Для пулемета МГ двести метров — пустяк, дистанция верного поражения. Но беглецы не стреляли; пулемет, как и мотоцикл, глядит в сторону. Неужели и патроны закончились?.. Поперек коляски, мешком, лежит тело. Очевидно — тот, кто до сих пор ехал за спиной водителя. Получил пулю в самом начале, или потом, в орешнике; держался, сколько мог… Одним меньше — уже проще.

Головной мотоцикл остановился. Подъехал второй. Третий не сразу вырулил на грейдер, отстал — и теперь летел вдогонку. Видимо, эти решили подождать его: три пулемета куда убедительней двух.

Немцы ждут. Пальцы пулеметчиков — на спусковых скобах. До чего же томительная пауза!.. Еще чуть-чуть — и не останется сил терпеть. Главное — непонятно: чего ждем, почему ждем. Чего проще: чуть прижал стальную закорючку — и смотри, как послушная тебе струя свинца рвет тела и железо. Там — в смерти врагов — твое освобождение и ответ на все вопросы. Уничтожить — и забыть. Выкинуть из памяти, из жизни…

Но ждут.

Ждут третьего. Ждут повода. Ждут малейшего движения. Пусть оно ничего не объяснит, не раскроет ситуацию. Но оно нарушит равновесие — и пальцы сами, помимо сознания, прижмут спуски…

Сколько раз эти немцы видели такие сцены в ковбойских фильмах о Диком Западе! Сколько раз воображали себя в роли, которую так убедительно исполнял для них мужественный и благородный Гарри Купер! Романтика! Когда отправляешься на войну — ее лучше бы оставить дома. Но это осознаешь лишь потом. После того, как увидал истинное лицо войны. Знать об этом лице — не то. Его надо увидеть своими глазами. Надо, чтобы война вошла в твою кровь, стала частью тебя. Только тогда в твоем сознании не останется не только места для романтики, но даже и памяти о ней.

Но сегодня всего лишь второй день войны. И они пока не успели побывать в своем первом бою на этой войне.

Ждут…

Залогин поднялся у них за спиной из кювета, вышел на дорогу, негромко окликнул: «Прошу простить, господа солдаты…» Они обернулись на родную речь, слегка искаженную жидовской картавостью, и наверное даже не успели сообразить, что происходит. Залогин расстрелял их практически в упор. Четырех немцев в двух мотоциклах.

Третий мотоцикл как раз влетел в поворот, мотоциклист мгновенно оценил ситуацию, развернулся круто… Он был всего в нескольких шагах — целиться не надо. Залогин направил автомат — клац, передернул затвор — клац… Мотоцикл скрылся за поворотом, а Залогин даже не поглядел ему вслед. Он смотрел на автомат… наверное, здесь точнее всего подойдет слово «тупо». Именно так. Он тупо смотрел на автомат, затем отделил от него магазин. В самом деле — ни одного патрона…

Подъехал Ромка. Сказал сочувственно:

— Не переживай…

Залогин отошел к тополю, сел на землю, прислонясь плечом к рубчатой, сухой коре. Тихо. Трава пахнет — одуреть можно. Жуки летают. Перепела переговариваются… Теперь на его счету двенадцать. Могло быть четырнадцать, но так лупил в этих четверых… Сам виноват. Нужно думать. Разве не знал, что там еще и третий мотоцикл на подходе? Знал. И даже слушал его, прикидывал, чтобы расправиться с этими за несколько мгновений до его появления. А как дошло до дела — такую пальбу устроил, словно впервые в жизни, словно патронов в этом автомате тысяча… Если бы контролировал себя — положил бы и тех двоих. Двенадцать — тоже неплохо, но ведь может так оказаться, что у меня больше не будет шанса убить еще хотя бы одного. Значит, мне придется жить с мыслью, что где-то по нашей земле бродят — и убивают наших — эти двое, которых должен был убить я…