Для меня «Дот» стал калекой.

И моя душа не приняла его.

Я не смог его полюбить.

Поверьте: если мне не напоминали — сам я никогда не вспоминал о нем: защитная реакция души.

Я не думал, что когда-нибудь вернусь к «Доту», но в последние годы мода на military стала возвращаться, издатели вспомнили о моей книге, — и посыпались предложения о переиздании. В это время я работал над романом «Храм», вещью совсем иного уровня. И стоило мне представить, как читатель, покоренный «Храмом», пожелает прочесть еще что-нибудь того же автора, и откроет свежеизданный, постаревший на сорок лет лубок… Разве есть такие деньги, которые могут компенсировать разочарование читателя? С таким осадком на душе, думал я, читатель, пожалуй, уценит и «Храм», и во всяком случае — больше не откроет его. Сами понимаете, для меня не было дилеммы: издавать — не издавать. Конечно — нет. И всем издателям я отказал.

Но мне было любопытно: каким образом в их планах появился «Дот»? Понятно: на планете плохая погода; все искусства больны; литература деградирует и огромное большинство книг умирают после первого прочтения; наконец — конъюнктура… И все же — почему? почему именно «Дот»? Оказалось, что помимо конъюнктуры был и духовный момент: все эти издатели читали «Дот» еще сорок лет назад, будучи школьниками и студентами. И еще тогда он пророс в их память, то есть — в душу. А душа не знает срока давности…

Тут было о чем подумать.

Тем более что и моя душа (которая живет своей жизнью, которая лучше знает, что мне надо), трудилась не без успеха. Душе не укажешь. Она выбирает путь к Господу, который мы осознаем лишь потом, вдруг обнаружив себя там, где вовсе не предполагали быть.

Теперь я невольно вспоминал, как трудился над «Дотом». Я писал — как дышал: не думая о вдохе и выдохе. Моим единственным ориентиром (спасибо отцу — это его урок) было правило: если что-то делаешь — делай так хорошо, как только можешь. Оказалось, что это и есть самое главное. Самое главное для самовыражения. Но тогда я умел так мало! Мне не посчастливилось встретить учителя, который бы научил меня искусству создания живого текста. Но я старался. Выручало чувство меры (потом я это назвал критичностью). Благодаря чувству меры я уже тогда видел: вот эта фраза (абзац, страница, эпизод) у меня настоящая, а то, что возле — так, пересказ, имитация, сотрясение воздухов. Мне и сейчас нравятся те куски текста, которые сорок лет назад я считал удачными. Формирование критичности завершается к тринадцати годам, а мне в пору работы над «Дотом» было уже тридцать три.

Поздновато для ученичества?

Но я продолжал учиться и следующие сорок лет, и сейчас учусь. Каждый день. Не из нужды — нравится. Столько радости подарила мне эта учеба! и я надеюсь — еще подарит. А вот когда учиться станет скучно — это будет знак: приехали…

Итак, взбадриваемый телефонными наскоками издателей, я все чаще вспоминал о «Доте». Он пока не стучал в мою дверь, но был где-то рядом: я ощущал его присутствие. Повторяю: о переиздании в прежнем виде искушения не возникало — это было исключено; но если восстановить первоначальный вариант и кое-где пройтись по тексту «рукой мастера»…

Мне бы вовремя спохватиться, приструнить себя, но любое насилие мне противно; осознав в себе напряжение (например — за рулем; или в ожидании чего-либо), я тут же расслабляюсь. В общем, я пропустил момент, когда еще можно было с помощью другой литературной работы отодвинуть его, как говорится — перебить карту, а потом уже не подпускать к себе. Это всего лишь элементарный прием культуры мышления: едва нежелательная идея (воспоминание, факт) появляется на пороге — вы тут же, сразу, немедленно переключаете свое внимание на что-нибудь иное. Так действует каждая мама, если ее малыш поранится или проявит неуместное любопытство: «погляди, какая птичка полетела!»

Короче говоря, я не заметил, как «Дот» прижился во мне. Да так прочно!.. Пришлось признать: чтобы освободиться от него естественным путем, есть единственное средство: заняться им.

Ладно, сказал я себе, обойдусь малой кровью. Буду править не по книге, а по рукописи, чтобы явить «Дот» в первозданном виде.

Это было легкомысленным решением.

Судите сами. 1) Ведь первым палачом «Дота» был автор (уж если правда — то до конца). Я писал не то, что хотел, а то, что дозволялось. И так, как дозволялось. Как любой нормальный человек, я был больше сработанного государством прокрустова ложа. Приходилось быть цензором самому себе, а что может быть губительней для текста? То есть, окололитературные чиновники-мясники были уже на второй руке… Спрашивается: возможно ли восстановить то, чего на самом деле никогда не было? восстановить то, что когда-то я только мог бы написать?..

И 2) теперь я был другим. Мне-то кажется, что я все тот же, но ведь за прошедшие сорок лет моя душа прожила такую непростую жизнь. Сегодня я вижу иначе и делаю иначе. Правда, мера осталась прежней, но теперь никакая сила не заставила бы меня покривить душой. Спрашивается: а не пожалею ли я потом о своей снисходительности к прежним грешкам? смогу ли полюбить реанимированный «Дот», ведь он не станет больше прокрустова ложа, в котором вырос…

Уже первый абзац показал, что я забыл, с чем придется иметь дело. Стало ясно, что из легкой прогулки по тексту ничего не выйдет. Книга была из другой эпохи и написана другим человеком. Правке не подлежала. А поскольку, как вы уже знаете, у меня есть принцип: никогда себя не принуждать, не насиловать ситуацию, по возможности все делать с любовью и в охотку (это тоже наука моего отца), — я отложил прежний текст и написал «Дот» заново. Как и все мои книги — он о судьбе. И о прекрасности жизни. Прекрасности каждого ее мгновения. Старую бочку наполнил новым вином. Как всегда — получилось то, что получилось. Сам я получил от этой работы бесценный дар: я понял, кто я есть. Понял только теперь. Бывает.

Я знаю, что ремейк всегда проигрывает. Это понятно: что может быть привлекательней молодости, ее непосредственности, обаяния и наивного задора? Никакое мастерство не способно конкурировать с воздействием этих изумительных достоинств. Тем не менее — я отважился на ремейк. И не жалею об этом. Я не собирался соревноваться с прежним автором «Дота». Хотя бы потому, что не помню, о чем тогда думал, что хотел этой книгой сказать. Надеюсь — ничего высокого; больше всего меня бы устроил ответ, что книга была всего лишь средством избавления от зуда. Я не знаю, у кого получилось лучше — у меня теперешнего или у того меня, который был на сорок лет моложе (скорее всего — эти книги и сравнивать нельзя), — об этом судить тебе, читатель. Теперь ты — на каждой странице — мой полноправный соавтор. Который между моих строк и моих слов — в паузах — видит свою книгу. Надеюсь, ты будешь более снисходителен, чем я, к своим трудам. Напоследок скажу лишь одно: я старался; я делал так хорошо, как мог. Как меня учил мой папа.

Игорь АКИМОВ