К тому же 1560 году относится поездка Нострадамуса в Лион, во время которой он предсказал этому городу серьезные невзгоды. Свидетельство об этом пророчестве тем более ценно, что исходит от критика Нострадамуса, каноника Габриеля Саконе:

«За два года до первой смуты [1562 года] Нострадамус во время пребывания в Лионе был приглашен отобедать в хорошей компании в одном из самых красивых и высоких домов в городе. После обеда он высунул голову в окно и некоторое время стоял, созерцая город, который был виден оттуда почти целиком. Когда его спросили, о чем он думает, он ответил: „Я смотрю на эту красивую церковь Святого Иоанна, разрушение которой предопределено, и, хотя она и находится под Господней защитой ввиду богослужений, которые совершаются в ней столь благоговейно, от нее скоро не останется камня на камне“. И пусть теперь не говорят, будто сатана непричастен к замешиванию этих козней, поскольку он так хорошо предуведомил о них своего любимчика Нострадамуса».[93]

Во время Религиозных войн, 30 апреля 1562 года, собор Святого Иоанна действительно был разграблен и осквернен реформатами. Саконе своими глазами видел, с каким ожесточением гугеноты уничтожали образа, о чем написал в 1569 году: «Один из их главарей по имени Руфи, вооруженный двуручным мечом, который он носил на свои проповеди, вошел со своими спутниками в большой собор Святого Иоанна, где сбил и растоптал изображение Распятия».[94] Через три года Саконе написал другую антипротестантскую книгу, в которой сообщил о предсказании покойного пророка: «Нострадамус предсказал времена, когда гугеноты взбунтуются – быть может, под влиянием звезд, или же сатана, которых их вел, предуведомил его».[95]

Но это было позже, а пока слухи о грозных пророчествах Нострадамуса продолжали разноситься по Европе. Ламарк, камердинер французского двора, был отправлен в Шотландию, чтобы справиться о состоянии здоровья Марии Лотарингской. Однако 9 января 1560 года английские власти арестовали его по подозрению в шпионаже. Томас Рэндольф, английский чиновник, в письме военному казначею сообщает о багаже Ламарка: «С собой он привез три книги: одна – из самых папистских, которые когда-либо были написаны; другая о любви, для поддержания его ослабленного духа; третья – предсказания почтенного Нострадамуса на этот год. Я бы отправил ее Вам, но и здесь слишком многие верят подобным глупостям».[96] Католический памфлет, любовный роман и книжка Нострадамуса – вот вся библиотека одинокого француза в чужой стране…

Летом или осенью 1560 года у предсказателя появился секретарь по имени Жан де Шевиньи. Долгое время его отождествляли с первым биографом Нострадамуса Жаном-Эме де Шавиньи, выпустившим в 1594 году книгу «Первый лик французского Януса». Она стала первым систематизированным трудом, посвященным трактованию катренов. Шавиньи озаботился поиском параллелей между пророчествами и событиями французской истории; в предисловии он пообещал в скором времени выпустить другую книгу – «Второй лик французского Януса», которая должна была быть посвящена толкованиям катренов, касающихся будущих событий. Эта книга так и не увидела свет.

«Янус» написан на хорошем французском языке с полным параллельным латинским переводом, также выполненным на высоком уровне. Судя по всему, Жан-Эме де Шавиньи был хорошо образован для своего времени; он вскользь говорит, что учился у королевского поэта Жана Дора. Впрочем, больше о себе он почти ничего не сообщает – мы даже не знаем его возраста к моменту написания «Януса». Двуязычность книги открыла пророчествам Нострадамуса путь в общеевропейскую культуру. К 1594 году Нострадамуса уже 28 лет как не было на свете; его громкая слава, которой он был обязан исключительно своим альманахам, переводившимся на немецкий, итальянский и английский языки, осталась позади. Шавиньи, снабдив «Януса» латинским подстрочником, сделал «Пророчества магистра Мишеля Нострадамуса» достоянием всех грамотных европейцев, для которых латынь являлась языком международного общения на огромном пространстве от Испании и Британии до Речи Посполитой и Московии.

Книга Шавиньи предваряется пространным рассказом о жизни прорицателя, выполненным в стиле жизнеописаний древнеримского историка и биографа Светония. Биография носит идеализированный характер, как, собственно, большинство подобных сочинений того времени. Рассказ Шавиньи, утверждающего, что он был учеником и секретарем Нострадамуса в последние годы жизни прорицателя, естественно, вызывает доверие. Тем более что книга Шавиньи содержит первую в истории биографию Нострадамуса и первый подробный рассказ об участии Нострадамуса в борьбе с эпидемиями чумы на юге Франции, а также об его ученых дедах, якобы научивших будущего пророка астрологии и другим наукам, о теплых отношениях между Нострадамусом и королевской семьей и прочие сведения, которые впоследствии легли в прочный фундамент легенды о Нострадамусе. У Шавиньи же опубликован и рассказ о первом браке Нострадамуса, в котором он прижил двоих детей и который трагически окончился гибелью всей его семьи от чумы. То же касается и обстоятельств смерти самого Нострадамуса, якобы предсказанной им самим, и его религиозных взглядов, бывших, по утверждению Шавиньи, ультракатолическими. Все эти эпизоды впоследствии некритично заимствовались сотнями авторов во Франции и за ее пределами. Почти все книги на русском языке, посвященные Нострадамусу и его пророчествам, в своей биографической части так или иначе отталкиваются от «Януса» – разумеется, речь идет не о прямых, а о косвенных заимствованиях.

В том, что касается катренов (письма королю Генриху II и сыну Сезару Шавиньи игнорирует), автор применяет весьма спорные методы. Во-первых, сообщает он, катрены из альманахов описывают события отнюдь не 1555–1567 годов, как, собственно, следует из самой сути этих изданий, а других времен. Во-вторых, по его утверждению, центурий всего не 10, а 12, однако последние две остались незавершенными; Шавиньи предлагает читателю эти апокрифы общим числом 13 катренов. Число центурий, по Шавиньи, противоречит словам самого Нострадамуса, который в послании Генриху II четко и ясно возвестил, что посвящает монарху «три центурии остатка моих пророчеств, завершающие мириад». Мириад – это тысяча, а не 1200. В-третьих, Шавиньи «препарирует» катрены, разбивая их не только на строки, но и на полустрочия, привязывая полученные фрагменты к событиям истории и местностям, отстоящим друг от друга на десятки лет и тысячи миль. И если некоторые лексические и исторические сведения, приводимые Шавиньи в комментариях, никак нельзя назвать бесполезными, то вольность его обращения с оригинальными текстами Нострадамуса вызывает возражения. Но, в конце концов, книга написана четыреста с лишним лет назад и в наши планы не входит спор с ее автором о методах трактовки катренов (к слову сказать, катрены из нескольких не дошедших до наших дней альманахов сохранились именно благодаря Шавиньи). Необходимо провести четкую границу между правдой и вымыслом, определить, чему у Шавиньи можно верить, а чему – нет.