И только на подходе к судну я увидела две кареты, вывернувшие на берег. Наша лодка шла без фонаря и потому полностью сливалась с окружающей чернотой. Гребец держал курс на огни пакетбота. Кэрроллы и их слуги никак не могли видеть нас, зато мы видели их в свете ручных фонарей, которыми они размахивали, суетясь в поисках ускользнувшей добычи.

Мне было не разглядеть лица миссис Кэрролл, но я живо представляла маску ненависти и горя, в которую оно превратилось. Раненую ногу мистер Уэзеролл укутал в плед. Он почти засыпал, но продолжал наблюдать за берегом. Видел он и мой украдкой сделанный bras d’honneur.[8]

– Даже если они тебя и видели, то все равно ничего не поняли, – сказал он, толкнув меня в бок. – Твой жест считается грубым лишь во Франции. А здесь покажи-ка им вот это.

Он выставил два пальца, согнув остальные. Я сделала то же самое.

Мы почти доплыли до пакетбота. Я ощущала громаду его борта.

– Сама знаешь, они не оставят тебя в покое, – сказал мистер Уэзеролл, упираясь подбородком в грудь. – Ведь ты убила их дочь.

– И не только. У меня остались письма, которые они так жаждали заполучить.

– А как же бумаги, брошенные Мэй Кэрролл в камин?

– Я подсунула им свои письма к Арно.

– Этого они уже не узнают. А вот преследовать тебя не прекратят.

Пакетбот отчалил. Кэрроллы и их люди растворились в темноте. Англия превратилась в кусок суши. По ее скалам, тянущимся слева, разливались пятна лунного света.

– Я знаю, что они не прекратят меня преследовать. Но я успею к этому подготовиться, – сказала я мистеру Уэзероллу.

– Мне нужна ваша помощь.

Шел дождь. Один из тех, чьи струи способны располосовать вам кожу не хуже ножей, больно бьют по векам и гулко барабанят по спине. Мокрые волосы прилипли к моей голове, а когда я говорила, изо рта у меня вместе со словами лилась вода. Но по крайней мере, дождь скрывал мои слезы (и сопли). Я стояла на ступенях крыльца Королевского дома в Сен-Сире, стараясь не свалиться от усталости, и смотрела на побледневшее лицо мадам Левен. Казалось, она увидела не меня, а призрака, явившегося среди ночи на школьное крыльцо.

Позади стояла карета, в которой не то спал, не то лежал в беспамятстве мистер Уэзеролл. Из окошка выглядывала испуганная Элен. Меня одолевали сомнения. Правильно ли я поступила, приехав сюда?

Мадам Левен молчала. Я опасалась, что сейчас она попросту велит убираться отсюда ко всем чертям и хлопнет дверью перед самым моим носом, сказав, что сыта по горло фокусами Элизы Де Ла Серр. Случись такое, кто посмел бы ее упрекнуть?

– Мне больше некуда идти, – сказала я. – Пожалуйста, помогите.

Она не захлопнула дверь перед самым моим носом. Вместо этого мадам Левен мягко произнесла:

– Конечно, дорогая.

Полумертвая от усталости, я повисла у нее на руках.

Есть ли мужчины, храбростью своей превосходящие мистера Уэзеролла? За все время тряской дороги в Дувр он ни разу не вскрикнул от боли. А ведь он потерял много крови. Я поняла это, едва мы оказались на борту пакетбота. Там нас ждала Элен. Дуврские скалы таяли вдали. Дни, проведенные в Лондоне, также покрывались туманом моей памяти. Разыскав на палубе укромный уголок, мы устроили там мистера Уэзеролла.

Элен склонилась над ним, касаясь холодными руками его пылающего лба.

– Ты просто ангел, – улыбнулся мистер Уэзеролл и потерял сознание.

Мы, как умели, перевязали его раны, и к моменту прибытия в Кале лицо моего наставника слегка порозовело. Но его боль не утихала. Пуля, застрявшая в ноге, не могла выйти сама собой. Во время очередной перевязки мы обнаружили, что рана и не думает затягиваться.

В школе была фельдшерица, однако мадам Левен вызвала из Шатофора доктора, опытного по части военных ран.

– Ногу придется отнять? – спросил мистер Уэзеролл, когда мы впятером собрались в тесной комнатке, где он лежал.

Доктор кивнул. У меня глаза защипало от слез.

– Да не переживайте вы так, – продолжал мистер Уэзеролл. – Я понял это сразу, как только эта чертова пуля угодила мне в ногу. Когда полз по той крыше, скользкой от моей же крови, я так и подумал: «Пиши пропало, ногу придется оттяпать». Выходит, я не ошибся.

Мистер Уэзеролл посмотрел на врача, и я поняла, что моему наставнику страшно. Пусть и немного, но он напуган.

– Как быстро вы справитесь?

Я услышала гордость в словах доктора:

– Я могу отрезать ногу за сорок четыре секунды.

Это признание произвело впечатление на мистера Уэзеролла.

– Вы пользуетесь зазубренным лезвием?

– И оно острое, как бритва…

Мистер Уэзеролл глубоко втянул в себя воздух.

– Тогда чего мы ждем? – немного грустно спросил он. – Давайте побыстрее покончим с этим.

Мы с Жаком (незаконным сыном директрисы) держали мистера Уэзеролла. Доктор оказался верен своему слову. Действовал он быстро и умело и не растерялся, когда мистер Уэзеролл от нестерпимой боли потерял сознание. Отрезанную ногу доктор упаковал в коричневую бумагу и унес с собой, а на следующий день привез костыли.

Нужно было соблюсти внешние приличия. Я вернулась в школу, окутанная тайнами, которые не давали покоя моим соученицам. Им сообщили, что по соображениям дисциплинарного характера я была временно удалена из школы. Пока я отсутствовала, разговоры обо мне не утихали. Здесь я лишь вкратце перечислю слухи и сплетни о моей персоне (их было намного больше). Мне услужливо рассказали, что я сбежала с неким господином, имеющим дурную репутацию (вранье), забеременела (тоже вранье) и ночи напролет предавалась азартным играм в прибрежных тавернах (отчасти правда; было такое пару раз).

Никто из них и подумать не мог, что все это время я пыталась выследить наемного убийцу, когда-то покушавшегося на наши с мамой жизни. Они ничего не знали ни об увечном мистере Уэзеролле, ни о верной Элен. Мы теперь втроем жили в хижине землекопа Жака.

Такое никому и в голову не могло прийти.

Я постоянно перечитывала письма Хэйтема Кенуэя. Потом, в один из дней, написала Дженнифер Скотт. Я выразила искренние сожаления о вторжении в ее дом, запоздало «представилась», рассказав ей о том, как живу на родине. Я написала ей о своем возлюбленном Арно и том, как должна была отвратить его от «кредо» ассасинов и направить на тамплиерский путь.

И конечно же, немалая часть моего послания была посвящена впечатлениям, произведенным на меня письмами Хэйтема. Написанное им тронуло меня до глубины души. Я писала Дженнифер о готовности сделать все, что в моих силах, ради установления мира между нашими орденами. И она, и Хэйтем были правы: слишком много крови пролилось с обеих сторон и этому надо положить конец.