Чуть позади в процессии ехал сэр Томас Холланд, целый и невредимый, со своей серебристо-голубой геральдической эмблемой на груди и все такой же чарующе привлекательный. Он смотрел прямо перед собой, и на лице его витало странное выражение: как будто он обдумывал какой-то важный шаг и эта необходимость принять трудное решение лишала его всякого желания улыбаться. Но потом я подумала, что ошиблась, потому что, спрыгнув со своего коня с присущей ему изящной легкостью, которая так запомнилась мне, и пройдя в Большой зал, он был так же возбужден, как и все остальные рыцари, которые с чашей вина в руке обменивались первыми словами приветствия с их надолго покинутыми женами.

Я тайком следила за ним. На нем была все та же белая шелковая повязка, уже хорошо узнаваемая его врагами на поле битвы. Я никогда не видела его в полном боевом облачении, но могла представить себе, как он с мечом в руке, подгоняемый азартом битвы, лихо и отважно скачет на выстроившегося перед ним неприятеля. И все же меня удивило, что он до сих пор не снял свой шелк. Может быть, Томас считал, что по его завышенным стандартам он сражался недостаточно храбро, чтобы иметь право наконец снять его? Я вспомнила его шрамы, полученные в честном бою. Вспомнила испытанную нами сокрушительную нежность того эпизода в погребе, пропитанном запахами соленого мяса и рыбы. Вспомнила мучительное всепоглощающее желание, сжавшее тогда мне сердце. И то, как я его отвергла. Теперь мне придется сделать это еще раз.

Когда он наконец взглянул в мою сторону, я просто кивнула ему, как хозяйка дома кивает нанятому ею управляющему.

А сэр Томас без тени улыбки на лице поклонился мне, как кланяются жене своего работодателя.

Сердце тревожно забилось в груди, и я почувствовала, как глухо пульсирует в жилах кровь.

Но тут ко мне подошел Уилл, который сперва поцеловал мне руку, а потом повернулся поздороваться с матерью, предоставив мне возможность оценить, как на моего мужа повлияла война. Этот опыт явно закалил его. Гордясь своими военными достижениями, он даже стал казаться выше ростом. Это был уже не тот юный граф, который ехал из дому воевать, чтобы заслужить звание рыцаря. Передо мной был зрелый, уверенный в себе мужчина, и сейчас он, высвободившись из объятий графини Кэтрин, взял меня под руку и отвел в сторону.

– Я вернулся, моя дорогая Джоанна, чтобы вновь заявить свои права на собственную жену.

С этими словами он пылко поцеловал меня в обе щеки.

– Я так и думала. Мои молитвы были услышаны, – сказала я, сумев забрать у него свои руки, хотя Уилл не хотел их отпускать.

– Так, значит, ты молилась обо мне?

– Как всякая хорошая жена, я молилась о своем муже – это мой долг.

Я улыбнулась ему, странным образом радуясь возвращению этого теплого отношения к нему, которое не требовало от меня никаких усилий.

– И ты станешь моей женой по-настоящему, – с горячностью прошептал он мне на ухо, выводя меня из состояния тупой невозмутимости, – как только я выберусь из этих доспехов.

Уилл вернулся с определенной целью – заявить претензии на нечто большее, чем просто доброе отношение.

Но продолжение этого разговора откладывалось, потому что на специальный помост бодро вскочил король в своем королевском облачении и обратился к возбужденной толпе, высоко подняв руки и требуя тишины:

– У нас сегодня много поводов для праздника.

Лицо его просияло; он протянул руку в сторону Филиппы, по-прежнему прижимавшей к груди младенца, приглашая ее присоединиться к нему на этом возвышении в столь торжественный момент.

– Множество английских рыцарей рисковали своей жизнью, проливая кровь за Англию, – заявил он, обводя взглядом собравшихся. – Многие из них сражались из последних сил, пока от изнеможения не падали на колени. И сегодня мы с вами должны горячо поблагодарить их за это. Но больше всех мне хотелось бы похвалить за проявленную доблесть моего славного сына.

Он жестом подозвал Неда, и тот, выйдя вперед, встал перед отцом без тени смущения или смирения. Глаза юноши сияли, в позе угадывалось заносчивое королевское величие – я его никогда таким не видела.

– Для меня было высокой честью и большим удовольствием посвятить его в рыцари в знак наших свершений за морем. Меня переполняла гордость, что мой сын должен будет оказаться в самой гуще сражения при Креси, своей доблестью обеспечивая нам победу. Как и многие другие, присутствующие здесь. – Король развернулся в сторону группы семейства Монтегю и продолжил: – Среди которых не последним был Уильям Монтегю, сын моего большого друга, безвременно почившего, к великому нашему сожалению. Но если бы он был жив, то сегодня тоже гордился бы отвагой и мужеством своего сына. – Эдуард бросил взгляд на Уилла, который густо покраснел до самой макушки.

– Здесь также находится и Томас Холланд, в очередной раз доказавший, чего он стóит. Этого человека мне не забыть никогда, и образ его, олицетворяющий славу Англии, будет вставать перед моими глазами всякий раз, когда наши отважные рыцари будут поднимать чашу славного английского эля, празднуя наши очередные победы.

Среди рыцарей, очевидно знавших, что имелось в виду, прокатилась волна одобрительного ропота. Лицо Эдуарда раскраснелось от возбуждения.

– Дело было под Руаном. Мост на нашем пути был уничтожен, так что нам было не добраться до французов. Это препятствие ломало все наши планы. И что же тогда сделал Томас? – Сойдя с помоста, король обнял Томаса за плечо. – А сделал он то, что мечтал бы сделать каждый. Подойдя к краю разрушенного моста, он громовым голосом прокричал, обращаясь к французской армии: «Святой Георгий за короля Эдуарда!» Он кричал это снова и снова, и мощный голос его звенел от страсти. Это был потрясающий момент, который вдохновил нас всех. А в бою он так же мужественно вел людей за собой своим мечом. Примите же, Томас, мою искреннюю благодарность за это.

Томас поклонился. Было заметно, что он очень напряжен и скован. А еще в его позе угадывалось ожидание – я не могла в этом ошибиться. Или могла? Может быть, ему было трудно принять такие восхваления от короля? Я взглянула на Уилла, но на лице его были лишь одобрение и восхищение подвигами Томаса.

Тем временем покрасневший от смущения Томас взял слово, чтобы высказать Эдуарду признательность за его похвалу.

– Война влияет на нас странным образом, сир. А то, что я сказал, было чистой правдой. И это, по крайней мере, внесло смятение в умы французов, подорвав их боевой дух.

– И мы благодарны вам за это.

Король вернулся на свой помост.

– Перед тем как мы перейдем к столу – а все здесь присутствующие приглашены на пир, – нам нужно уладить еще одно дело. – Король, пребывавший в отличном настроении, жестом подозвал к себе двух французских аристократов. – Здесь перед вами двое высокопоставленных вельмож, которые храбро сражались против нас и достойны уважения, несмотря на то что сейчас они пленники. Я хочу представить вас своему двору, господа. Граф Э, коннетабль[17] Франции. А это лорд Танкарвиль, великий камергер Франции. Это весьма влиятельные особы, которых будет очень не хватать их семьям и королю Франции. Их вынудили сдаться во время осады города Кан. Я ничего не путаю?