— И такого поворота нельзя исключать, — с усердием кивает Ян.

— Улавливаете? Сознаёт всю зловредность вашей священной органичной. Брать пример, ценить надо. Ну, изъяли корочки у человека, не пустили в общую столовую, на пляж. Разве человек от этого затосковал? Стал менее органичен? Так, капитан?

— Когда это человек тосковал? Ни в коем разе.

— Оттого что человек, в отличие от вас, Растёбин, органичен внутренне. Следите за мыслью? Внутренне.

— А то. Буддист! — громко поддакивает Ян.

— Добавкой ещё и внешне дали человеку развернуться: полный ящик — пей — не хочу, в койку — завтрак, обед, ужин. Колёса под задницу, экскурсии в красивейшие заповедные, понимаете ли, уголки. И как же человек с непривычки употребил, на что направил? Где ни ступит — содом и гоморра. Кадры наши высококвалифицированные споил. О вас не говорю, Растёбин: готового алкоголика штаб Северного флота — получи. Каждая вторая уже через него конвейером, гляньте на этих сестёр милосердия — перспективные б***ди. Транспортное средство ему — тут же самовольно за руль — прёт же от органичности. Легко мог угробить кого, загубить штатную единицу техники, госимущество. Водителя растлил, в служебное время — ванны, вино, шашлык-балык. На хер солдат майора посылает, майор ему уже не хер собачий. Зачем, мичман, такому ваша органичная? Человек и сам догадывается — не-за-чем. Куда он её направил, вашу эту самую? На что? Спроси — не знает, сам не рад, вот-вот оскотинится. А можно ж было по-хорошему, именно что как в Германской вашей Демократической. Жили, и ни хрена не поняли. Соблюдай, держи рамки, остальное дадут. Бусы, фантики, шнапс… разврат даже, в пределах разумного.

— Короче, в банку, майор. Мысль твою богатую понял, — роняет на грудь подбородок каптри.

— Банка банке рознь. Зачем, капитан, утрировать? Я б сравнил… да вот хоть с барокамерой, — Лебедев кивает на бронированный кокон, где мирно сопит бухая сестричка.

— Знаем, пробовали. Как ни назови, майор, всё одно — банка. Организму стерильный кислород без надобности, благодарим покорно. Пусть с душком, но лучше воздушком.

— Не готовы на большее, капитан. Как недоношенных надо — в кувету.

— О! Я, когда завязать хочу, — Ян стучит ногтем по жестянке, — бывают минуты озаренья — также себе вешаю: сразу ни-ни, Яныч, постепенно змею башку сворачивай. Милое дело, так себя морочить. — Ян опять противно подстукивает ногтем по пивной фольге, и Никита вдруг понимает, что этот его дурацкий любимый жест — из выстраданного к дорогому другу змею презрения. — Кто ж готовность определяет, а, майор?

— А по мне, так вряд ли когда и будете готовы. Посмотрите на себя, Позгалёв, гляньте в зеркало на досуге. Уж лучше в банку, чем так оскотиниться.

Ян молчит, хмуро вперившись в столешницу. Кажется, слышны его скрежещущие шарниры челюстей. Уже не играется ему в лебедевскую игру: красно налитыми глазами смотрит на коменданта, но в последний момент натягивает нежно-лютую улыбку.

— Как думаешь, Лебедев, лодка атомная — крепче твоей барокамеры?

— Ну-ну, продолжайте… интересно послушать бывалого человека…

— Молчишь… Правильно молчишь. Вода дырочку всегда найдёт. В любую банку, рано или поздно, — суёт палец в отверстие пивной жестянки Ян. — Природоведение со школьной физикой. Кто-то и страдает, а кто-то, как гнида обоссавшаяся, — сам, и всех — в банку норовит. Чтоб не страдать? Черта лысого. Чтоб других за причиндалы держать сподручней. Смотри, что случается с атомной банкой всего-то на тыще метров, — Позгалёв хрустко сжимает жестянку, выгоняя из неё пенные остатки. От металлического звука очухивается, пружинно вскидывая голову, Алик.

— Во всякой банке, Лебедев, принцип самотопа. Ненадёжный агрегат. Я б с тобой, может, и поговорил про органично — неорганично, только как-то так выходит, что если вор мне мораль берётся читать, рассказывать, какой я неготовый, потому как недоношенный, я вору слабо верю. Такой вот дурак. А ты — вор, Лебедев, конченый. Так кто из нас недоносок?

Комендант потирает нос, улыбчиво прохаживается туда-сюда, сохраняя видимое спокойствие. Останавливается перед Яном, руки за спину; катает тулово с пяток и обратно.

— За такие слова придется ж ответить, Позгалёв.

— У меня вредная привычка — за все своё отвечать.

— Тогда слушаю суть ваших лживых обвинений.

— Это я слушаю, как ты наш номер употребил, сученыш.

— Вон оно что… М-да, хотел поздравить вас с неполным, так сказать, оскотиниванием, но вы безнадёжней, чем я думал: не просто лжец — с низкопробной такой патологической хитрецой лживая скотинка.

Позгалёв медленно вырастает над столом. Из шеренги халатов вдруг, сквозь всхлипы — голос. Катерина всё это время не слизывала мучительно помаду, а едва сдерживаясь, нервно кусала губы.

— А что, неправда? Видела, как вы деньги… Не первый раз уже. Все знают, молчат только в тряпочку. И тут вам не б***ди!

Катя громко сбрасывает с локотков всё, что там у неё тарилось, бежит вон из кабинета.

— За враньё — заявление мне, Климченко, сегодня же положишь! — кричит Катерине вдогонку комендант. Поворачивается к Яну:

— Радуйтесь, очередная ваша жертва, Позгалёв.

Как картонную коробку, Ян переворачивает стол, прёт на Лебедева. Тот пятится — идиотская улыбка — не верит, что взаправду. Красные лапищи с треском принимают отглаженный ворот, впечатывают коменданта в стену.

Сестрички, мигом протрезвевшие, побросав алкоголь и провизию, вылетают с визгами вслед за Катериной.

Никита с Аликом, подскочив, пытаются отодрать позгалёвские волосатые ручищи от тощей лебедевской шеи.

— Задушишь же!

— Кончай!

— Отпусти!

— Убьёшь!

С бешено ярящимся глазами Ян вдавливает его в стену. Из носа коменданта — вдруг сверкающие зелёные пузыри. На секунду Лебедев обморочно обмякает, вводя капитана в заблуждение, и тут же — хитрым ныром — уходит в бок. Топорщащийся затылок проходится щёткой по стене, бьётся о навесную аптечку, сколупывая её с грохотом. Комендант падает, ошпаренно вертится в бинтах, таблетках, пузырьках. Вскакивает, шарахается к двери. Выпученный, щупает шею, крутит челюстью, словно пробует посадить сорванную голову обратно на резьбу.

— Зря я вас, мартышек, не сдал в комендатуру. Ничего… Из аквариума своего сунетесь — клетка вам обеспечена.

— Пачкун сопливый, — Ян стоит, широко расставив ноги, брезгливо стряхивает с рук лебедевскую слизь. — Копыть отседа, жопа с ручкой, а то ж передумаю.

Полосатик

Перезревший гнойник лопнул. Зелёными лебедевскими соплями. А вечером во флигеле вырубили свет. И кормилица Вера всё не шла. Оштрафованные темнотой, рядом — консервы и графин спирта, — друзья скорбно давили матрасы в своём войлочном аквариуме, слушая радиоточку. Каждый подсчитывал личный ущерб: