летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, дымом, потом. Тут же, рядом, у стола-сундука стоял в полумраке его рыжебородый отец. Ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки и смеялись. По столу, между наполненными кашей мисками, вышагивала бестолковая курица, пока её на сбросили на пол. Солнце пробивалось сквозь узкую дверь, заполненную дымом очага, и в его причудливых лучах вилась пыль и мухи. Их отгонял от стола седой старец с лицом тёмным и морщинистым как дубовая кора, с зелёными, словно изумруды, глазами колдуна. Они светились изнутри и чёрные зрачки их были не круглыми, а в виде узких вертикальных щелей, как у козы или змеи. Мать ощупала под ним мокрую рогожку. Мальчик, конечно, не мог это запомнить, он понимал всё это только в момент совершения действий окружающим миром, и он, после целого дня горестного плача и одиноких рыданий, вдруг засмеялся. Слюни стекали с его подбородка на складки шеи и он думал, что мать будет рада его успеху, что он вымочил на этот раз колыбель сразу всю. Она улыбалась, собираясь кормить его, и все вокруг улыбались…

Тут мир грудного ребёнка переменился, настала ночь. Через крышу дома взошли звёзды. Они были неподвижны, словно угольки на льду реки, и мерцали красным цветом. Вокруг, до края земли, были разновеликие горы, в склонах гор были окна, в окнах свет. Везде неподвижно стояли люди: одни были ростом под облака, другие гораздо ниже, и были совсем карлики, ниже травы. Все они глядели на Вишену и говорили что-то на разных языках. Всё гудело вокруг от этого говора. Каждый говорил своё и по-своему. Из-за облаков сыпался снег и сухая листва. Края земли дымно горели, словно лесной пожар зажгли грозы везде сразу. Луна была огромной, серой. Она быстро всходила над горизонтом и закрывала почти всё небо. Казалось, до неё можно было добросить стрелу из хорошего лука. Потом она также быстро закатывалась за горы. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе, но когда конунг оглядел в своё отражение в медном зеркале, он видел свои глазницы пустыми…

Так начиналось предсмертие конунга Вишены Стреблянина…

— Конунг убит! — крикнул кто-то на тропе по-норманнски, — спасайте конунга во имя Одина, Тора и Фрема!

Произошедшее потом можно было бы назвать чем-то героическим, похожим на древние деяния Троянской войны, если бы это мог кто-то увидеть со стороны и описать в саге. Все викинги, и те кто сражался в первой линии, и те кто ждал своей очереди и стреляли из луков, или отошли назад чтобы поправить своё снаряжение, оружие, осмотреть раны, бросились вперёд, туда, где упал Вишена. Гибель конунга для них означало то, что они не сдержали данной ему клятвы перед лицом Одина — защищать его жизнь в бою как свою. Их поход мог закончиться здесь потому что драккар теперь становился причиной раздоров, а не источником богатства и славы, и выборы нового херсира могли обернуться кровавым междоусобным побоищем. Кроме Гелги и Ацура, никого из них не стали бы всерьёз принимать Инглинги, Скьёлдунги. По участию в дружине Гердрика и по славной истории с возвращением приданого его дочерям, Вишену знал и Хальвдан Храбрый, и Энунд Дорога, и ярлы вроде Эймунда и Гердрика, старейшины и князья в Гардарике. Возвращаться из похода поодиночке и ни с чем никому не хотелось, как и стать наёмниками чужеродных вождей, в старости превратиться в жалких рабов без своего заветного кувшина с серебром, зарытого на чёрный день, быть посмешищем как люди, потерявшие в бою своего конунга…

Сорок разъярённых, тяжело вооружённых воинов, выставив вперёд щиты и копья, как будто прыгнули сразу на тридцать шагов. Те авары, что не были отброшены назад, а оказались на пути этой стены из железа и ярости, были мгновенно убиты и втоптаны в землю. Викингами овладело то безумие, что охватывает в бою каждым человеком, считающим, что он не вернётся из него живым, когда страх становится бешенством, увеличивающим силы и ускоряющим реакцию. Воин начинает махать тяжёлым стальным оружием словно деревянными игрушками, видит всё вокруг, каждую мелочь, реагирует со скоростью кошки даже на полёт стрелы, не чувствуя боли и ран. Если сражения возникали бы регулярно, этот выброс божественного боевого безумия сошёл на нет, и если бы воины были слабы, не умели как следует владеть оружием, эта ярость тоже не возникла. К тому же в дружине должны были быть берсерки, способные воспламеняться во время битвы и зажигать других свои неистовством. Нападение конунга Вишена на аварский отряд в одиночку, зажгло Свивельда и воспламенило Торна. Именно они, отлично вооружённые, в шлемах с полумасками, в длинных кольчугах, поножах и наручах, стали берсерками в этом натиске. Они дрались словно тяжёлые бешенные медведи, со страшными криками, леденящими кровь, расшвыривая ударами щитов и своих и чужих. Они били мечами так, что клинки то и дело ломались, со звоном и дребезжанием разлетались на куски. Вольквин и Торн тем же движением рук, что разбивали клинки, подхватывали с земли везде валяющееся оружие какое попадётся, копьё, нож-скрамасакс, топор, палица. Это оружие от их мощных, быстрых и беспорядочных ударов тоже быстро ломалось, вылетало из рук, или застревало в щитах или телах врагов. Стрелы как соломины отлетали от них, копья соскальзывали, не нанося вреда, а удары сабель не причиняли ран. До тех пор, пока эти викинги сражались за десятерых, авары пятились, уволакивая своих раненых, теряя убитых и воинственный пыл. Однако берсерки вскоре стали замедляться, пока Ацур, наблюдавший эту атаку со скалы, не закричал, чтобы их увели назад, потому, что они очень устали и их могут убить. Вольквина и Торна, тяжело дышащих, мокрых от пота, с пеной у ртов, забрызганных своей и чужой кровью, товарищи наконец закрыли щитами и пропустили назад. Но в результате куча мёртвых людей и коней, где должно было быть тело конунга, оказалась свободна от авар. Ещё одним итогом было то, что авары, сражавшиеся со Стововом посреди реки, не могли теперь в ближайшее время рассчитывать на помощь своих единоплеменников. Другим следствием явилось освобождение Ацура. Он теперь мог спуститься вниз со своего убежища на площадке утёса. Он, свежий и решительный, проворно спрыгнул за спины трёх сражающихся в первом ряду врагов, быстрыми ударами убил одного и ранил двух, и прежде чем его, не имеющего кольчуги и шлема, другие авары успели поразить своим оружием, бросился под защиту своих товарищей.

— Ацур с нами! Ацур жив! — пронеслось между ними радостно.

— Вишена убит! Все