– Я любил её, – с трудом подавив гнев, ответствовал Дион.

– Нет, ты был очарован её красотой. Тобой овладела не любовь, а влюблённость, ведь сейчас ты уже позабыл о ней. Это разные чувства, похожие друг на друга. Ты поступал тогда лицемерно, ведь за внешними благими побуждениями скрывался собственный интерес. Интерес к очаровательной девушке, – вдруг легко стукнув костяшкой указательного пальца о стол, промолвил старик. Он снова ухмыльнулся, глядя на племянника, зардевшегося и уронившего взгляд к ногам правителя. В мыслях юноши клубились тучи злости, изредка рассеиваемые внутренним осознанием своей неправоты.

– Я хотел помочь, всё остальное мелочи.

– Едва ли так. Всё дело в том, что ты выдаёшь желаемое за действительное. Тебе хочется думать, что твои действия были направлены во благо кому-то. Возможно, так и есть, но лишь в качестве побочного эффекта, так как цель изначально у тебя была иная, – непреклонно отчеканил Фреом.

– Что с того?

– Я начал говорить об этом, чтобы разоблачить твою слабость. Ты слишком чувствителен. Сейчас, во время первой молодости, твоя душа открыта всему миру, всем ощущениям, всем побуждениям. Чем ярче образ или мысль, тем сильнее она на них откликается, но внешность обычно бывает лжива. Снаружи – позолота, внутри – гниль.

– В той, кому я помогал, гнили не было, – упрямо возразил юноша.

– С этим спорить не буду, но суть дела не в этом. Тьма в то время была не столько в ней, сколько в тебе. Во-первых, ты невольно соблазнил её богатством и положением, во-вторых, ты подарил ей ложную надежду и разбудил в ней алчность. Если бы всё было иначе, она не посмела бы просить тебя поселить её здесь, – спокойно промолвил старик и встал с места. Он подошёл к окну, расправил крылья, будто желая взлететь, но остался стоять на месте. Лицо его утонуло в жгучих солнечных лучах.

– Но ты сам сказал, что всё это я сделал невольно, не обдумав предварительно.

– Разве это важно? Плачевный результат остаётся плачевным даже после обнаружения причины. Лучше подумай о том, для чего я это тебе сказал.

– Я думаю, ты желаешь предостеречь меня. Правда, это бесполезно. Ты сам говорил, что слова даже уважаемого человека не могут повлиять на ход истории. К тому же, я считаю, наши ошибки делают нас умнее, – начал было Дион, но дядя резко перебил его.

– Да, но только в том случае, если ты не повторишь два раза одну и ту же ошибку. Если же так произойдёт, то ты набьёшь шишку ещё бОльшую, но так ничего и не поймёшь, потому что только дурак не способен учиться на собственных промахах.

– Что дальше? – глядя на старика с чувством, объединяющим в себе уважение и неприязнь, тихо спросил юноша. Ему порядком надоел нравоучительный тон дяди, его слова и усмешки. Особенно его раздражало то, что правитель был прав.

– Ты подобен глине, – будто не расслышав последнего вопроса, промолвил Фреом. – А твои знакомые, друзья и враги – твёрдым камням. Твою форму изменить легко, их – почти невозможно. Пока что, над тобой работал ответственный и способный мастер, здесь, на небе. Но когда ты спустишься на землю, всё изменится. Прошу, будь осторожен, ведь мне так не хочется увидеть вместо прекрасного кувшина, который в будущем, после обжига, можно будет наполнить чистой родниковой водой, кривую буллу.

– Странное сравнение…

– Прошу, пообещай, быть осторожным и внять всему, что я только что изложил, – внезапно развернувшись и приблизившись к юноше, проговорил старик. Его глаза наполнились какой-то мыслью, ужасной и почти реальной, будто она уже отразилась на действительности. Правитель крепко стиснул руку Диона, так что молодой фаратри поморщился, и снова прошептал:

«Пообещай…»

– Обещаю! – прохрипел парень и тотчас встал. Он со страхом посмотрел на Фреома, пытаясь угадать, о чём старик только что думал и из-за чего так испугался.

– Хорошо, – уже спокойней промолвил правитель. – Теперь иди.

Юноша выбежал вон.

До самого корабля он нёсся сломя голову, нервничал, кусал губы и проклинал закон о запрете полётов в пределах города. Больше всего он боялся увидеть пустой причал, а внизу – уже маленький, словно точка, уходящий корабль. Но его страхи не сбылись – парусник стоял на месте, толпы зевак разошлись.

Влетев на палубу и кивнув капитану, которого Дион уже видел до этого, парень спустился в трюм. Тотчас на него устремились несколько пар глаз, в которых отражались эмоции, варьирующиеся от злобы и негодования до безразличия и лёгкой неприязни. Лишь его брат поглядел на него без всякой явной мысли. Взгляд Нокта был рассеян, будто юноша смотрел в пустоту.

– Ну, наконец-то! – первая возвестила Асити, подчеркнув общее чувство собравшихся. – Я думала, ты решил остаться в городе! Конечно, кому же захочется спускаться на землю, когда есть дворец. Правда?

– Правда, – совершенно наивно, не ощутив злой насмешки, ответил Дион. Тут можно было ждать смеха, грубых шуток, оскорблений, но внезапно все застыли в удивлении. Даже Асити, ожидавшая хоть какого-то отпора, словно парализованная, замолкла.

– Что вы его слушаете?! Он вышел от Фреома, где его, наверняка, мучили нравоучениями, он бежал до корабля и, видимо, вымотался. Не придавайте его глупостям большого значения, – вдруг, как ни в чём не бывало, рассмеялся Нокт, с неподдельной веселостью разглядывая фаратри. Те долго сидели, словно окаменев, но позже пришли в себя и, действительно, позабыли о неосторожном ответе Диона. Смех Нокта развеял их внутренний гнев.

Почувствовав, что тучи прошли стороной, русоволосый юноша сел рядом с братом; его сумка стояла здесь же.

Когда корабль поднялся в воздух и начал отчаливать от пристани, разговор в трюме завязался снова. На этот раз это была пустая болтовня, разжигаемая преимущественно Асити и ещё несколькими фаратри, которыми она негласно руководила. В это время, когда множество голосов превратили внутренность корабля в грохочущую утробу, Нокт, обращаясь к Диону, сказал:

«Я помог тебе, но дальше этого делать я не смогу. Если будешь глупить, тебя не спасёт даже Фреом. Ты фаратри, а значит, и веди себя подобающе. Ты понял?»

В ответ Дион повернулся к брату и едва заметно улыбнулся, будто говоря, что его наставления бессмысленны.

Русоволосый юноша давно понял, что его жизнь не соответствует нормам жизни крылатого народа, что он, рождённый на небе, как и все, тем не менее, отличается от собратьев, хотя и не желает этого. Одиночество, ореол которого уже как два года окружил парня, приносил ему боль, но боль эта была болью развивающейся души, становящейся сильнее от трудностей, преподносимых внешним миром. Никто в окружении Диона не видел этого