А у решетки камина, пристегнутая трофейными ментовскими наручниками, полулежала дочка Сонечка. Глаза от страха безумные, тушь потекла, щеки опухли, не привыкла девочка к таким виражам судьбы. Рыжие косы копной, на щеке глубокая царапина, досталось бедной девочке от рук бандитов. Слава богу, она была одета (спортивные шаровары, футболка).

Не грабить расчудесную квартирку заявились гости, оттопыренные карманы не в счет, это ж не грабеж, а нечто вроде тримминга[3]. А то бы давно пришили и раздели. Его убили, ее раздели. Семен Моисеевич уже не обращал внимания на боль в пробитых ладонях.

Пиночет меж тем подмигнул Байбаку. Тот улыбнулся азиатскими щелочками, подобрал молоток, пару гвоздей, подступил к пускающей от страха пузыри, не способной слово выжать, только икающей девушке, присел рядом с ней на ферганский ковер, раздвинул отнявшиеся от страха ноги пленницы и уставился на Пиночета, ожидая дальнейших приказаний.

– Семен Моисеевич, – Пина за волосы приподнял голову лежавшего так, чтобы тот ничего не прозевал, – я тут недавно выяснил, что перевод Гамлета не совсем верен. Оказывается, он не втирал Офелии, что, дескать, приятно находиться у ног женщины. В подлиннике это звучит: «Как приятно находиться между ног женщины». А теперь угадай, жидяра, куда мы ща гвозди забивать начнем?

Будь на месте Пиночета кто-то другой, Семену Моисеевичу оставалось бы только наспех переворошить в памяти прожитые годы и помолиться, прося у Всевышнего прощения за наиболее гнусные поступки. Потому что серьезные люди, добившись своего, вряд ли оставили бы источник информации на этом свете. Однако Пиночет был отморозком из отморозков, для него указом не являлись ни понятия, ни доводы рассудка. Именно поэтому на Пиночета по городу среди крутых людей была объявлена негласная охота. И именно поэтому свои шансы выжить после того, как выдаст требуемое, Моисеевич расценивал в пределах «пятьдесят на пятьдесят».

– Пиночет, не надо. – Лежавший уже с ненаигранным ужасом смотрел на дочку. – Тот, кто вам нужен, сейчас в Ледовом дворце. Офис на втором этаже, номер не знаю. Акела там арендует площади от имени какой-то фирмы-однодневки, я поленился запоминать. Там его ищите. Пина, пусть этот отойдет от Сони!

– Все-таки глупый народ вы – евреи! – Пиночет поскреб кудри на затылке и с умыслом дернул Семена Моисеевича за прибитую руку, как бы в наказание. – К тебе пришли хорошие знакомые, задали простой вопрос, и вместо того, чтобы просто ответить, ты, старый дурак, создал проблему. Ну, не убивать же тебя теперь, а вдруг ты соврал? Где мы потом правды доищемся?

– Он не врет. – Один из молчавших до того крючконосов медленно привстал. – Акела часто мотался на Большевиков[4]. Жаль, куда именно ездил, мы до сих пор не знали.

Теперь Моисеевич смекнул, что за странные молчуны прибились к компании Пиночета. Но в данный момент открытие не обрадовало. Сейчас должно было решиться, оставит отморозок Пиночет жизнь старому барыге или отнимет. Отнимет или оставит, как всегда шутя и посмеиваясь над собственными шуточками? Все зависело от того, что Пиночету покажется забавней. Не логикой руководствовался Пина, а чувством юмора.

– А, кстати, я вас не познакомил. – Пиночет шутил уже скомканно, поскольку здесь вопросов больше не осталось. Все, что требовалось, старый еврей уже сообщил. – Это Фрол. Вы с ним чем-то похожи. В твоем случае Христос отторгнут, в его случае отвергнут. Они с братом из той же секты, что и их милейший сенсей, он же гуру, он же владыко, он же Акела. Неважно, хоть груздем назови, только в баланду не суй. Главное, координаты указаны. Мы едем, едем, едем, веселые друзья!

Последняя фраза относилась к остальным присутствующим. Байбак с видимым неудовольствием отодвинулся от девушки и по шоферской привычке сунул в карман ненужные теперь гвозди. Клепа тупо и покорно засмеялся. Шелест перестал с вожделением пялиться на хрустальную люстру. Братья встали во весь рост и расправили плечи. Теперь они выглядели еще грознее.

– Байбак, ты правильно расстроился. Нельзя оставлять девочку с папой-инвалидом. Забирай добычу, аксакал. Она будет нашей сывороткой правды, гарантией, что папаша не соврал. Ублажишь, назначу акыном.

И только в этот момент старый барыга понял, что проиграл не полчаса назад, когда пустил Пиночета на порог, а еще тогда, когда при знакомстве принял Пиночета за безумного отморозка и не разглядел, что это лишь хорошо подогнанная маска. А под маской скрывается некто весьма умный, весьма расчетливый и весьма здравый.

Байбак обрадованно щелкнул лежавшую пленницу ногтем по носу, отстегнул наручники и легко закинул на плечо потерявшее волю тело. Гортанный хрип Моисеевича остановил всех. Отодрав с мясом руки от стола, старик резко крутнулся, сверзился на пол и ужом пополз к пухлому как бегемот кожаному дивану, предмету не антикварному, но тоже стоящему очень солидных денег. Сунув под диван окровавленную пятерню, отец Сони выудил обросший пыльной бородой пистолет. Клепа, не перестав глупо лыбиться, выхватил ствол той же марки и успел выстрелить первым. Кислый дым запершил в глотках.

– В девяточку, – равнодушно заметил Пиночет. – А теперь действительно уходим. – И носком сапога вывернул из камина на роскошный ковер горсть вишневых угольков. Его не рискнули ослушаться, хотя Клепе, Шелесту и Байбаку, судя по рожам, мечталось пошарить по сусекам гораздо пристальнее. – Кстати, Шелест, ты сейчас скоренько смотаешься в «Гриль-мастер» на Невском напротив Гостинки. Там за третьим столиком от входа будет сидеть с газеткой человечек с пышными усами. Скажи ему, что Моисеевич был, да весь вышел. Пусть теперь люди его наследством займутся, да нас в покое оставят. А потом возвращайся, знаешь куда.

Шелест равнодушно пожал плечами, дескать, будет исполнено.

Однако Моисеевич умер не сразу. Когда незваные гости с пленницей покинули квартиру, он пополз не к камину тушить курящийся дымком лохматый ферганский узор, а к приземистой тумбочке века эдак восемнадцатого, с единственно неуместной на общем фоне вещью современного дизайна – телефоном. Семену Моисеевичу приходилось очень тяжело, за ним на ковре оставалась дорожка кровавой росы, но смертельно раненный человек упорно карабкался вперед. И дополз. Сгреб аппарат на пол, прижал к уху трубку, перекосившись от боли, набрал нужный номер и захрипел из последних сил:

– Майор, они все узнали. Они туда уже едут. С ними Сонечка. Помоги!

Перед самой смертью он услышал слабый, будто далекий, стук. Стучали в окно. Сквозь застилающую глаза и набирающую сок пелену небытия, сквозь расползающийся перед лицом по ковру дым Семен Моисеевич увидел огромного ворона, который топтался на подоконнике.

* * *

Когда Пепел нарисовался у Ледового дворца, до начала концерта еще оставалось минут тридцать. Служебный вход Сергей нашел без проблем по толпе потных и вроде как мающихся без дела граждан с серыми цепкими взглядами. У Пепла, если надо, глаза умели сверлить во сто крат круче, но здесь было не надо. Здесь, наоборот, он притушил фитилек по максимуму и стал невзрачным, будто водитель троллейбуса.