на погром иностранцев, обстановка стремительно накалялась. Полицейские решились потребовать от северных чужаков24покинуть город, однако ни Дубасов, ни тем более рядовые матросы попросту не понимали японского языка. Капитану вообще не нравились ни японские рожи, ни их тон, и он готов был перебить всех японцев и сжечь город дотла, лишь бы обеспечить безопасность цесаревича. От истребления городскую полицию и недовольных спасло появление японского губернатора, подстёгнутого паническими телеграммами из Токио. Правительство, сформированное всего пять дней назад, уже рушилось. Министр внутренних дел подал в отставку, премьер требовал не дать русским новых поводов для войны, император приказывал оказать им всяческое содействие и просить русского наследника дождаться его прибытия. Губернатор смог охладить пыл бывших и самозваных самураев, и сдержать японскую толпу до прибытия поезда.

Как только поезд остановился, моряки на руках вынесли из вагона вяло пытавшегося идти самостоятельно цесаревича, усадили его в любезно предоставленную после краткой беседы с Дубасовым карету губернатора и бегом, блестя сталью штыков на винтовках Бердана, лязгая абордажными палашами, грохоча сапогами и расталкивая толпу прикладами, покинули город. Свитским офицерам, дипломатам, лакеям и всяким прочим штатским тоже пришлось шевелить ногами, находясь внутри тесной колонны матросов. Японская толпа, ликуя, провожала их до порта — ненавистные чужаки наконец, поджав хвост, убирались восвояси.

Принц Арисугава во всей этой суматохе не получил возможности проститься с Николаем, лишь Дубасов подошёл к нему, чтобы крепко пожать руку. За ироничной улыбкой самоуверенного русского капитана явно что-то скрывалось, и Такэхито немедленно отбыл к себе на корабль. Обстановка в городе ему крайне не нравилась, и он намеревался после совещания с капитанами других кораблей принять меры, чтобы снизить градус напряжённости.

Обращение губернатора, передавшего просьбу Небесного Государя о личной встрече, также было русскими практически проигнорировано. Шевич лишь ответил, что решение будет принято цесаревичем после общения с врачами, и о нём японскую сторону уведомят.

Немедленно собравшийся консилиум не мог, к сожалению, сказать ничего утешительного. Осколки костей доктора удалили, и раны зашили… но что делать с неизбежно останущимися шрамами на половине лица, никто сказать не мог. Фон Рамбах был на грани паники, представляя себе предстоящий разговор с императором Александром и все те упрёки, которые неизбежно будут на него обрушены всемогущим властелином. Великий князь Георгий был вынужден прервать путешествие из-за резкого обострения туберкулёза, цесаревич Николай получил необратимое уродство, а отвечавший за их состояние доктор показал своё полное бессилие… Остальные медики разошлись по своим кораблям и постам, и Рамбах решился задать казавшемуся совершенно спокойным цесаревичу сакраментальный вопрос:

- Как вы себя чувствуете в целом, Ваше Высочество?

- Жаль, что нельзя курить, Владимир Константинович, очень хочется… - ответ Николая поразил врача до глубины души. Он ожидал проявления скрытого возмущения, требований сделать что угодно, но привести лицо в порядок… но цесаревич и правда оказался почти равнодушен.

- Ваше Высочество, это и правда единственное, что вас беспокоит?

- Отчего же… у меня чертовски болит лицо, я не могу ни шевельнуть бровью, ни улыбнуться из-за возобновляющегося кровотечения. Мне и говорить-то тяжело. Башка25 трещит лишь немногим меньше, меня подташнивает. Даже бывалые офицеры и царедворцы отводят глаза при виде моих отвратительных ран, а невесты будут бежать от меня как чёрт от ладана. Я не могу есть, а пить вынужден через соломинку. Но что вы, доктор, можете со всем этим поделать? Всё, что было в ваших силах, вы уже сделали. Зато вы можете покурить, а я подышу дымом, это тоже слегка успокаивает.

- Простите, Ваше Высочество, я не курю…

- Вот и тут мне не повезло…

- Должен сказать, вы поразительно спокойны для сложившейся ситуации.

- Да, я заметил это ещё в Оцу. Вокруг все метались и кричали, а я оставался спокоен, ещё и успокаивал других. Сам удивляюсь, как так выходит. Знаете, доктор, если бы мне ещё вчера кто-нибудь сказал, что произойдёт, и как я себя поведу, я бы не поверил. Вот вы, Владимир Константинович, как повели бы себя, окажись внезапно безоружным перед лицом вооружённого убийцы?

- Думаю, я попытался бы убежать, как любой другой человек…

- Я, несомненно, поступил бы так же. Вообразите себе моё удивление, когда этот японский городовой напал на меня ни с того ни с сего. Я никак не мог взять в толк, что происходит, и лишь получив вторую рану, принуждён был действовать, защищать себя. С Божией помощью, успешно. И знаете, доктор, пока мы ехали в поезде, мне пришло в голову… начав что-нибудь делать, трудно остановиться. Если бы я начал убегать, сколько удовольствие такого рода могло бы продолжаться? Остановил бы кто-нибудь этого урода, или он так и гонял бы меня как зайца, покуда не зарезал? А чего стоил бы царь, взявший в привычку убегать от опасности? Быть может, Господь ниспослал мне это испытание, дабы укрепить мой дух?.. - Николай непроизвольно прикоснулся рукой к повязке на лице, и оборвал разговор: - Простите, доктор, но мне больно разговаривать, и хочется немного отдохнуть перед встречей с моряками.

- Прошу меня извинить, Ваше Высочество, - Рамбах поднялся, поклонился и вышел вон. Неожиданное, граничащее со стоицизмом присутствие духа, явленное цесаревичем, заставило доктора устыдиться и отбросить собственные страхи и сомнения. Что значат его медицинский авторитет и карьера по сравнению с судьбой державы и Божьим промыслом, о которых на самом деле идёт речь? Но и их лишаться бы не хотелось… Фон Рамбах глубоко задумался, пытаясь найти решение совершенно новой медицинской задачи26.

Беседа цесаревича с моряками не затянулась. Обстановка в городе произвела крайне неприятное впечатление на всех, и когда Николай предложил покинуть гавань, дабы не возбуждать понапрасну ненависть толпы, и на внешнем рейде дождаться прибытия просившего о встрече японского императора, Басаргин и Барятинский горячо его поддержали. В результате Шевич с посольскими чинами отправился на берег, чтобы встретить императорский поезд, ожидавшийся завтра к вечеру, и отправить новую телеграмму в Петербург, а фрегаты начали готовиться к выходу в море. Японцев также просили воздержаться от положенного по морскому этикету салюта.

Вопреки граничащим с требованиями советам врачей, Николай стоял на кормовом балконе «Памяти Азова». Белая повязка на голове, из-под которой виднелся только левый глаз, идеально гармонировала с белым морским кителем, надетым по такому случаю. Рядом стоял капитан Ломен27, давая