в этих двух играх я семь раз выбил в аут, один мяч ушёл в грунт и ещё один пролетел так высоко над головой, что пришлось бы ловить его с помощью лифта. Тренер спросил, что со мной случилось, и я ответил ничего, ничего, просто оставьте меня в покое. Я также творил всякие пакости – иногда с другом, иногда в одиночку.

И не очень хорошо спал. Мне не снились ночные кошмары, как после смерти мамы; я просто не мог уснуть, иногда до полуночи или до часу. Я начал разворачивать часы, чтобы не видеть цифр.

Не то чтобы я ненавидел своего отца (хотя уверен, что со временем пришёл бы к этому), но испытывал к нему презрение. Слабак, слабак, думал я, лежа на кровати и слыша его храп. И разумеется я гадал, что с нами будет. Долг за машину был выплачен, это хорошо, но за дом – нет, и размер платежей приводил меня в ужас. Сколько пройдёт времени, прежде чем отец не сможет покрывать ежемесячные траты? А этот момент определённо наступит, потому что оставалось ещё девять лет ипотеки, и не было никаких шансов, что его доходы продержатся так долго.

«Бездомные, – подумал я. – Банк отберёт дом, как в «Гроздьях гнева»7, и мы станем бездомными».

Я видел бездомных в центре города, их было много, и когда я не мог заснуть, вспоминал их. Я много думал об этих городских скитальцах. Одетые в старые тряпки, которые мешком висели на тощих из них, или обтягивали полных. Кроссовки, перемотанные скотчем. Гнутые очки. Длинные волосы. Шальные глаза. Запах перегара. Я представлял нас, спящих в машине возле старых депо или на парковке «Уолмарта» среди домов на колёсах. Представлял отца, толкающего перед собой магазинную тележку, набитую тем, что у нас осталось. И всегда видел в этой тележке свой будильник. Не знаю, почему это ужасало меня, но так оно и было.

Довольно скоро я бы вернулся в школу, не важно бездомный или нет. Некоторые из парней в моей команде, вероятно, стали бы называть меня Чарли-Бей-В-Аут. Это лучше, чем Чарли-Сынок-Алкаша, но как быстро они соединили бы это вместе? Люди на нашей улице уже знали, что Джордж Рид больше не ходит на работу, и почти наверняка знали, почему. Я не обманывался на этот счёт.

Мы не были частыми гостями в церкви, или вообще религиозными в каком-либо общепринятом смысле. Как-то раз я спросил маму, почему мы не ходим в церковь – потому что она не верит в Бога? Она ответила, что верит, но ей не нужен священник (хоть батюшка, хоть раввин), чтобы показать, как верить в Него. Сказала, что ей нужно всего лишь открыть глаза и оглядеться. Папа заявил, что воспитывался баптистом, но перестал посещать церковь, когда та стала интересоваться политикой больше, чем Нагорной проповедью.

Но однажды вечером, за неделю до начала учебного года, мне захотелось помолиться. Желание было настолько сильным, что граничило с одержимостью. Я опустился на колени рядом со своей кроватью, сложил руки, крепко зажмурил глаза и помолился, чтобы мой отец бросил пить. «Кто бы Ты ни был, если Ты сделаешь это для меня, я сделаю что-нибудь для Тебя, – произнёс я. – Обещаю и надеюсь, что умру, если не сдержу слово. Покажи мне, чего Ты хочешь, и я сделаю это. Клянусь».

Затем я забрался в постель и в ту ночь проспал до самого утра.

7

До того, как его уволили, папа работал в «Оверлэнд Нэшнл Иншуранс». Это довольно крупная компания. Вы, наверное, видели их рекламу с говорящими верблюдами Биллом и Джил. Очень смешная. Папа говорил: «Все страховые компании используют «ха-ха-ха»-рекламу, чтобы привлечь внимание, но смех прекращается, как только застрахованное лицо заявляет свои права. Здесь-то и происходит мой выход. Я – оценщик страховых убытков, а это означает, – но никто не говорит этого вслух, – что я должен сбить договорную сумму. Иногда я так и делаю, но вот один секрет: я всегда начинаю на стороне заявителя. Если, конечно, не найду причин против этого, вот так».

Штаб-квартира «Оверлэнд» на Среднем Западе находится на окраине Чикаго, в «Страховой Аллее», как её назвал папа. В те дни, когда он ходил на работу, он добирался до неё из Сентри за сорок минут – за час, если был плотный траффик. В одном здании работало не меньше сотни оценщиков, и как-то раз в сентябре 2008-го один из них, с которым отец обычно имел дело, пришёл к нам в гости. Звали его Линдси Франклин. Папа называл его Линди. Это было во второй половине дня, я сидел за кухонным столом и делал уроки.

Тот день начался незабываемо дерьмово. В доме всё ещё невыносимо пахло дымом, хотя я везде попрыскал «Глэйдом». Папа решил приготовить на завтрак омлет. Бог его знает, почему он поднялся в шесть утра и почему решил, что мне нужен омлет, но он отошёл в туалет или к телевизору и забыл о сковородке. Без сомнения, всё ещё был полупьян после прошлого вечера. Я проснулся от рёва датчика дыма, пулей побежал на кухню в нижнем белье и увидел поднимающиеся клубы дыма. То, что лежало на сковородке, напоминало обугленные опилки.

Я сгрёб всё это в измельчитель и позавтракал колечками «Аппл Джекс». Папа всё ещё был в фартуке и выглядел глупо. Он попытался извиниться, и я что-то пробормотал в ответ – просто, чтобы он замолк. Что я помню об этих неделях и месяцах, так это то, что он постоянно пытался извиниться и это очень раздражало меня.

Но также это был незабываемо хороший день, один из лучших, из-за того, что случилось позже. Вы, должно быть, уже поняли, но я всё же расскажу, потому что я никогда не переставал любить своего отца, даже когда он мне не нравился, и эта часть истории делает меня счастливым.

Линди Франклин работал в «Оверлэнде». А также был алкоголиком, вставшим на путь исцеления. Он не из тех страховщиков, которые были особенно близки с моим отцом, вероятно, потому что Линди никогда не захаживал в таверну «Даффи» вместе с приятелями после работы. Но он знал, почему отец потерял работу и решил что-нибудь предпринять по этому поводу. Хотя бы попытаться. Он сделал то, что называлось, как я узнал позже, «визитом двенадцатого шага». У него было назначено несколько встреч по заявлениям в нашем городе, и как только он с ними закончил,