всему, что жизнь в Германии сейчас не сахар, Зина мельком видела заголовки в газетах, останавливаться читать, понятно, не стала. В стране безработица, бедность, многие люди голодают. «Но если это голод, то что же у нас?», рассуждала про себя она, но вслух ничего никому не говорила. Делегация у них была разношерстная, и создавалось такое впечатление, что по делу в ней было не больше половины человек, а остальные попали в Берлин или как активисты, вот тот же Половников, к примеру, или вообще непонятно каким образом.

На заводе ими занимался не только Маркус, но и другие немцы: и рабочие, и инженера. Среди инженеров были такие, которые говорили по-русски, кто лучше, кто хуже, они или учились, или работали в свое время в России. Один из них при первой встрече представился Лопатиным. Несдержанный Вася сразу выдал: «А вы что, из бывших?» Лопатин не растерялся и сказал, что нет, это его отец из бывших, а он приехал сюда ребенком и кроме немецкого подданства другого не имеет. Но особист все равно потребовал Лопатина от помощи им отстранить.

С людьми из их лаборатории работал инженер Шульц, высокий сухой блондин, совершенно не знавший русского языка, потому рядом с ними неотлучно находилась переводчица – фрау Мозель. Зина слушала Шульца внимательно, а потом сравнивала, что поняла она и что говорила им переводчица по-русски. Специальный лексикон у Зины, конечно, был нулевой, этому ее Дуся научить не могла, но остальное она понимала великолепно.

По вечерам их водили в музеи и на концерты или просто гулять по городу. Но всегда группой. И всегда среди них был неприятный тип в сером костюме с колючими глазами. Зина иногда думала, а что, если сбежать. Отстать от всех, резко заскочить в какой-то магазин или кафе, а может парадное, выбежать с черного хода и так затеряться. Эти фантазии будоражили ее воображение, но, а что потом? У нее советский паспорт, ее просто первый же патруль арестует и вышлет обратно, на родину.

В гостинице Зина жила в одной комнате со своей вагонной попутчицей. Аделаида, так ее звали, рано ложилась спать, вставала по будильнику, в свободное время читала толстенную книгу. Зина посмотрела, что за книга, оказалась «Анна Каренина» графа Толстого. С Зиной она особо не разговаривала, их группа занималась своим, Зинина – своим. В делегацию из Москвы, кроме нее и Павлова, входили люди с завода, на котором планировалось внедрять изобретение их института и несколько совершенно незнакомых лиц. Но уже спустя какое-то время Зина догадалась, что ничего они изобретать больше не будут, а СССР покупает старую установку в Германии и везет ее на завод. Но все представят так, что это их изобретение. Черт, кругом ложь! Кругом!

Когда до отъезда оставалось дня два, и вечером должен был состояться тот самый торжественный ужин, о котором там возбужденно говорила Лопатникова, и на который Зина пошила себе красивое, синее в горошек платье, на обеде в столовой Павлов неожиданно сказал:

– Товарищ Иванова, Зинаида Алексеевна, сегодня придется задержаться после работы. Мы не успеваем с технической документацией.

Как задержаться? А банкет? Зина шокировано смотрела на Павлова.

Фальшивый инженер Андреев тоже уставился на него.

– А банкет? – спросил он в отличие от Зины вслух, не стал стесняться.

– Придем позже. С фрау Мозель и инженером Шульцем я договорился, – как бы ответил им обоим Павлов.

В шесть часов все уехали. В заводской лаборатории они остались вчетвером. Андреев крутился до последнего, но тоже вынужден был уйти – банкет ждать не будет. Зина делала записи за Павловым, пересчитывала таблицы, слушала Шульца и переводчицу, но с надеждой поглядывала на круглые часы на стене. «Эх, не выгуляю я платье, обидно то как!», – думала она разочаровано.

Как только часы показали семь, произошло странное. Фрау Мозель, глянув на Павлова вопросительно, получила от него утверждающий кивок головы в ответ и быстро вышла. Вернулась она с большим саквояжем. Шульц тут же встал и закрыл дверь лаборатории на ключ.

– Переодевайтесь! – сказала фрау Мозель Зине, пододвинув к ней уже раскрытый саквояж. Внутри лежала одежда, – Вы тоже, – обратилась она к Павлову.

Павлов обернулся к Зине и сказал:

– Ничего не спрашивай и не говори. Давай, быстрее!

Зина завороженно смотрела, как фрау Мозель и Павлов в четыре руки извлекают из саквояжа пальто, платье, костюм, туфли, шляпы и два свертка, в которых оказались белье: мужское и женское.

– Нет времени, одевайтесь прямо тут, мы отвернемся, – вдруг по-русски и очень чисто сказал Шульц.

Зина, по-прежнему ничего не понимая, начала раздеваться.

– Быстрее, быстрее, – поторапливала ее фрау, – и белье обязательно!

Через несколько минут Зина была полностью одета и выглядела как любая обеспеченная жительница Берлина. Жаль, что посмотреть на себя было не во что – в лаборатории не было зеркал. Павлов в хорошем драповом пальто, дорогой и модной фетровой шляпе и элегантных туфлях выглядел именно как настоящий берлинец, который сейчас возьмет свою даму под руку, и они вместе поедут в оперу или ресторан.

Но ни в оперу, ни в ресторан никто не поехал. Вчетвером они быстро спустились по лестнице и вышли через подвал здания в подземный гараж. Инженер Шульц сел за руль, фрау Мозель с саквояжем с их советскими вещами на коленях, рядом с ним, а они с Павловым – сзади. Машина завелась, выехала из гаража на вечернюю в огнях фонарей улицу и быстро покатила по ней.

И тут Павлов неожиданно взял Зину за руку, слегка ее сжал и сказал:

– Я знал! Я в тебе не ошибся!

Зина, по-прежнему до конца не понимая, но уже догадываясь, только спросила:

– Куда?

– Надеюсь, далеко, – улыбнулся ей Павлов.

Николай Павлов родился не Павловым и даже не Николаем. Он уже и забыл свое настоящее имя и старался не вспоминать его. Мать его умерла родами, отец, кадровый военный, погиб в Русско-японскую войну. Тогда еще не Николай воспитывался в семье своей тетушки по отцу и был отдан в кадетский корпус, как только подошел срок. Осенью семнадцатого, после разгрома корпуса и всей прежней жизни, когда остальные кадеты разбежались по домам, все еще не Николай понял, что ему-то бежать некуда, да и фамилия выдавала в нем человека, которого новая власть не примет и выдавит из себя обязательно, рано или поздно. Как это понял он, еще совсем ребенок, в то время как взрослые и умные люди – военные, ученые, поэты – не поняли, неизвестно. Но, назвавшись Николаем Павловым, начал он совершенно другую жизнь. Были в его жизни и элементы удачи и везения,