— Убери руки! — рявкнул на него Меликханов изашагал к своей машине.

Я не могу ездить в метро. Особенно в часы пик. Дело не втом, что я боюсь замкнутого пространства или чувствую давящие на меня тысячитонн земли и камня, нависшие над головой. Нет, дело совсем не в этом. Никакимисилами я не могу заставить себя войти в битком набитый вагон, где со всехсторон тебя окружают чужие, незнакомые люди. Я буквально кожей чувствуюизлучаемую ими агрессию, враждебность. Мне кажется, все они меня ненавидят,иногда я перехватываю полные ненависти взгляды.

Умом я понимаю, что все это — плод моего больноговоображения, что на самом деле всем этим людям нет до меня ровно никакого дела,что они погружены в собственные мысли, в собственные проблемы, но легче мне отэтого не становится. Для того чтобы чувствовать себя комфортно, мне нужнособственное пространство, принадлежащее только мне, мне одной.

Пустое пространство, на которое никто не покушается. Пустьдаже совсем небольшое, но мое собственное пространство.

Где-то я читала о том, что для любого животного, особеннохищника, существуют два критических расстояния: если нарушить первую границу,приблизиться к нему, допустим, на двадцать метров — хищник предпочтет убежать,так сказать, от греха подальше. Но если он не успел или не смог убежать,например, не заметил тебя вовремя, а ты подойдешь еще ближе, преодолеешь вторуюграницу — скажем, приблизишься к нему на пять метров, — он нападет. Потомучто считает, что убегать уже поздно, а ты представляешь для него опасность.

Я, безусловно, не хищник, и когда меня окружают посторонниелюди — не нападаю ни на кого, а просто впадаю в панику.

Сердце у меня колотится, на лбу выступает холодный пот, икажется, еще немного — и мне придет конец. Однако не приходит. Потому что наработу я езжу на метро — больше не на чем. Стало быть, пришлось научитьсяпреодолевать свою фобию. О том, что у меня фобия, я догадалась еще в старшихклассах школы. Но никому об этом не рассказывала, как-то не представлялосьслучая. На самом деле это никому не интересно, я точно знаю.

За все время моей учебы и трудовой деятельности, то есть задесять лет поездок в метро, я не смогла совладать с собой всего три раза —однажды упала в обморок, второй раз меня затрясло и пришлось сжать зубы,прокусив язык до крови. А в третий раз я просто расшвыряла пассажиров ивыскочила из вагона, на перроне сразу стало легче.

Все три происшествия случились из-за того, что япочувствовала запах. Как думаете, чем люди пахнут в метро? Парфюмерией, потом,съеденным наверху хот-догом… Иногда кошками… Один раз меня притиснуло кбомжихе, воняющей помойкой… Я вытерпела — деться-то некуда.

Но в те три раза, когда я не смогла совладать с собой, ячувствовала запах очень сложный. Дорогой одеколон — ветер с моря, ветерстранствий — смешивался с запахом мужского пота — жестокий агрессивный запах.Этот запах всегда напоминал мне страшное событие из далекого детства. Видитбог, как я не хотела его вспоминать. И почти преуспела в этом. Если бы непроклятый запах в метро…

Мне было семь лет, моей сестре Саше — двенадцать, но она ужетогда была очень хорошенькая и пользовалась успехом у окрестных мальчишек. И,надо сказать, этим успехом гордилась.

Мы недавно переехали в этот дом, однако у Саши уже появилосьмножество знакомых мальчиков. Родители разменяли квартиру, чтобы выделитьплощадь отцу, — они развелись. Но все не могли никак расстаться, отецприходил в эти наши две комнаты в коммуналке, они уединялись с матерью в дальнейкомнате и говорили, говорили, все время упрекая друг друга, припоминая давниеобиды. В пылу ссоры они повышали голос, так что я из другой комнаты слышаларазговор.

Однажды отец выскочил из комнаты весь красный, бормочаругательства, и наткнулся взглядом на меня. После этого мама во время егопосещений отправляла нас с сестрой гулять, поручала Саше присматривать за мной.Вряд ли это доставляло Александре большое удовольствие.

Едва мы появлялись во дворе, к Саше, как пчелы на мед,слетались мальчишки самого разного возраста — начиная с четырнадцатилетнихпридурков, у которых над верхней губой только начал проступать пушок, изаканчивая великовозрастными болванами, которым со дня на день грозил призыв вармию. Они ходили вокруг нее кругами, пытаясь привлечь ее внимание, говорилинеуверенным ломающимся баском и делали то, что определяется емким ивыразительным словом — выпендривались. Я в этом цирке была явно лишней.

— Поиграй с девочками, — высокомерно произносиласестра и отправляла меня в угол двора, где девчонки лет восьми-десяти играли вклассы и в «пять имен».

Там меня тоже принимали не очень охотно — я была чужой,притом самой маленькой и совершенно не вписывалась в сложившиеся кружки исоюзы. Поэтому обычно я стояла возле стенки, косясь на свою старшую сестру.

Она сидела на скамейке в окружении своих поклонников.

До меня доносились взрывы смеха, я видела, как Вовка Мальцевиз соседнего подъезда ходит на руках, чтобы привлечь к себе Сашкино внимание…

Мне было скучно.

Мне было обидно.

Я думала, что никому нет до меня дела, что я никому ненужна.

И однажды я увидела котенка.

Котенок был серый в полоску, только полоски у него были непоперечные, как обычно, а продольные. Котенок был такой же неприкаянный, как я.И еще он был очень самостоятельный. Он шел через двор по своим собственнымделам, вдруг остановился и посмотрел прямо на меня, как будто куда-топриглашая.

Я оглянулась на Сашу — ей было явно не до меня, посмотрелана девчонок, которые в упоении скакали по расчерченному мелом асфальту, иотправилась в неизвестном направлении.

Точнее, в направлении, известном этому самостоятельномукотенку.

Он пересек двор и скрылся в щели забора, окружавшегополуразрушенный дом.

Ходить туда, к этому дому, мне, как и всем детям нашегодвора, категорически запрещалось. Мало того — девчонки постарше шепотомрассказывали про него всякие ужасы. Вроде истории про черную руку или продевочку, которая зашла туда вечером и от которой остались одни косточки.

Но сейчас был день, и мне очень захотелось пробраться туда,за этим удивительным котенком. И еще я подумала, как Сашка спохватится и начнетменя искать. И как она будет волноваться.

Я мстительно оглянулась на нее.

До меня донесся хохот — Вовка Мальцев очень смешно упал.

На меня никто не смотрел.

«Ну и пожалуйста», — подумала я и скользнула в щелкузабора.

По ту сторону забора не было ничего интересного.

Там было грязно, пыльно, пахло цементом, старыми газетами изасохшим обойным клеем. Дверь дома болталась на одной петле, раскачиваясь сунылым скрипом.