Правда, с Люсей до сих пор он был подозрительно сдержан.Возможно, просто присматривался.

Арт‑директору только что стукнуло тридцать, новыглядел он моложе благодаря буйным кудрям и пухлому ребяческому рту. Белоярованазывала его человеком со скандальной внешностью. Булавки протыкали его кожу всамых неожиданных местах. В каждом ухе болталось по три колечка, а в правой ноздрезастряла металлическая бусина, гипнотизировавшая собеседников. Поговаривали,что украшения у него есть даже в интимных местах, а на попе татуировка в видесердца и розы. Впрочем, никто не хотел признаваться, что знает это доподлинно.

— А что это у вас такое? Новогодний номер? —спросил он, делая манящие движения рукой. — Дайте‑ка мне посмотреть.

Люся прижала свою ношу к груди и энергично помотала головой:

— Это для Аллы Антоновны, она меня в холле ждет.

— Чего вы жадничаете? — обиделся Свиноедов. —У вас же два экземпляра.

— Там еще фотограф, — пояснила Люся, страдаяоттого, что ее заподозрили в жадности. — Ему тоже нужно.

— А! Милованов! Просто замечательно, что он пришел. Ссамого утра хочу с ним потолковать.

Арт‑директор оживился и двинулся по коридору вслед заЛюсей. Дышал он бесшумно и ступал тихо, как кот. Под щекочущим взглядом,изучавшим ее тыл, она два раза глупо споткнулась.

Чем ближе их маленькая процессия подходила к холлу, темотчетливее оттуда доносились голоса. Ясное дело, Милованов спорил с главнымредактором. Он всегда со всеми спорил, потому что имел на все собственноеужасное мнение и отстаивал его с фанатизмом. Это был крупный мужчина с рыжейрастительностью на лице и добрыми руками плотника. Худая Белоярова казаласьрядом с ним девочкой.

— Наконец‑то! — воскликнула она, заметивсобственную секретаршу. — Я думала, у тебя понос. Или позвонили из Кремля,и ты окаменела от неожиданности.

К Люсиным щекам прилила кровь, а сердце гулко забилось.Воспитанная доброй и справедливой бабушкой, она все никак не могла привыкнуть,что люди порой говорят обидные вещи просто так.

— Салют, — бросил Милованов и через ее плечонемедленно обратился к арт‑директору. — Костя, только не ори, ясброшу тебе фотки сегодня вечером.

— Я никогда не ору, — гордо ответил Свиноедов,наблюдая за тем, как главный редактор нервно перелистывает страницы журнала,оставив сигарету во рту и пытаясь справиться с дымом. — Орут толькоголодные обезьяны. А я повышаю голос. И то лишь в особых случаях. Например,когда такие морды, как ты, навязывают другим свои убогие вкусы.

— Что ты имеешь в виду? — тотчас среагировалаБелоярова, вскинув голову. — Что опять у вас случилось?

— Это у всех нас случилось, — хмыкнулСвиноедов. — Обернись, Алла. И вы, Люся, обернитесь тоже, — не обошелон вниманием секретаршу, которая стояла с пылающими щеками и не знала, кудадеться. — Посмотрите, что с легкой руки нашего фотогения повесили в холле.А ведь холл — это лицо офиса.

— Ну, не твое же, — немедленно ощетинилсяМилованов. — Кроме того, это произведение искусства. Очень современное,яркое и, допустим, немного полемичное.

— Если я не ошибаюсь, автор этого шедевра — ты, верно?

Люся сделала несколько шагов вперед, чтобы посмотреть, о чемони спорят. Предмет спора висел на стене, вставленный в массивную раму, и носилпомпезное название: «Голубь, гадящий на фигуру Тритона в фонтане на площадиБокка‑делла‑Верита в Риме». Выглядело произведение искусствастранно. Голубь был обозначен жирной белой линией и напоминал обведенное меломместо, на котором прежде лежал труп. Изображение фонтана вырезано из журнала икриво наклеено на лист.

— Что это? — озадаченно спросила Белоярова.Доверив создание интерьера ответственному секретарю, она перестала обращатьвнимание на обстановку в офисе. Картину с голубем она точно не заметила. —Откуда это?!

Если бы Люсю спросили, что в ее начальнице прежде всегообращает на себя внимание, она без колебаний ответила бы — холодные глаза. Люсявосхищалась успехами Белояровой, ее деловитостью, раскованностью и женскимизяществом. Но, сказать по правде, совсем не хотела, чтобы к тридцати двумгодам у нее был подобный взгляд. Люди с таким взглядом вырастают из детей, неверящих в Деда Мороза.

— Это коллаж, — ответил Милованов, закипая от видаглумливой ухмылки арт‑директора. — Прекрасная вещь. Доверьтесь моемухудожественному чутью. В конце концов, вы разговариваете с профессионалом.

Было ясно, что за гадящего голубя он станет биться допоследнего и наверняка победит. Его творческое самолюбие к настоящему моментудостигло угрожающих размеров. Поначалу, во времена становления Милованова какхудожника, самолюбие было маленьким червяком, точившим гранит его мужскогохарактера. Сегодня червяк разросся до размеров древесного питона и то и дело норовилотхватить у хозяина то совесть, то разум. Ладить с ним Милованов не умел.

— Пусть висит, — неожиданно решила Белоярова.Сделала глубокую затяжку, быстро выпустила дым и посмотрела на Люсю: — Можешьидти, у тебя еще куча дел. Журналы не раздавай кому попало.

— Хорошо, — ответила та. — А кто попало — этокто?

— Кто попало — это все, кроме меня, — отрезаланачальница и мотнула подбородком в сторону приемной, побуждая секретаршудвигаться.

Она явно была чем‑то расстроена и раздражена.

Хотя выглядела все равно сногсшибательно. Правда,постриженные под мальчика темные волосы топорщились на макушке, но никто ненаходил это забавным.

Секретарша молча развернулась и отправилась на свое рабочееместо, бросив взгляд на торжествующую физиономию фотографа. Свиноедов молчал,глядя на голубя с брезгливой печалью. Было ясно, что он рассчитывал наподдержку, и теперь разочарован до глубины души.

Очутившись в коридоре, вне поля зрения начальницы, Люсяпозволила своим плечам поникнуть. Обидно, когда тебя пинают ни за что, ни прочто. Просто потому, что ты не можешь дать отпор. Или нужно было дать отпор? Вконце концов, она секретарь, а не крепостная. В этот момент до огорченнойдевушки донеслись слова, заставившие ее замереть на месте. Дождавшись, пока еепомощница уйдет, Белоярова понизила голос и сердито прошипела:

— Андрей, как могло случиться, что Антипова не попала вномер?

— А кто это — Антипова? — удивленно переспросилфотограф.

— Это Люся, которая только что стояла перед тобой, моясекретарша.

— И чего я ей сделал?

— Ты ничего не сделал! Ты не сфотографировал ее дляновогоднего номера. Я только сейчас сообразила, что ее там нет. Вот, пролистайстраницы. Ее нет!

Люся обмерла, не в силах сделать ни единого шага. Онаприжалась спиной к стене и приложила руку к груди. Сердце загрохотало таксильно, что его стук теперь отдавался в ушах.