– А кто какашка? – спрашиваю я.

Ваня думает. Я, конечно, сам подставился. И думает он только о том, стоит или не стоит использовать предоставившуюся ему возможность.

– Ты, папа, – он думает недолго.

После этого я решаю быть тем, чем меня назвала эта странная девочка Вера, и говорю ему, чтобы он одевался быстрее сам, а я ему помогать не буду, потому что я обиделся, так как он сказал глупость.

– Папа, я же не иду сегодня в детский сад, – искренне удивляется Ваня.

– Да что такого случилось?

– А у меня сегодня третий выходной.

Так я вспоминаю, что сегодня понедельник.

– А у меня-то нет, – отвечаю я. – Я уезжаю на работу.

– Ничего, – говорит он, – я посижу с мамой.

– Я тоже уезжаю, – говорит его мама. – Я учусь.

– А ты на кого? – спрашивает он.

– Как на кого? На психолога.

– Мама, ну что ты все учишься и учишься на этого психолога? – спрашивает Маша. – Я сколько себя помню, ты все учишься на этого психолога.

– Не только ты, Маша, – говорю я, не в силах удержаться. – Сколько я помню твою маму, она тоже все учится и учится на психолога.

– Мама, а когда ты будешь психологом?

Мне самому интересно услышать ответ, но поздно, время для конструктивного диалога с оппозицией уже безнадежно упущено.

– Мама, – спрашивает Ваня, – что ты там делаешь?

– Сижу, пишу. Разговариваю.

– А рисуешь?

– Иногда.

– А ты там раскраски раскрашиваешь?

– Да, Ваня, это называется тест Люшера. Там, в общем, восемь цветов, надо рассказать, какой цвет у тебя с чем ассоциируется.

– Что, мам? – переспрашивает Ваня. – Что он делает?

– А, ассоциируется. Ну, о чем ты думаешь, когда смотришь на черный цвет, например? Вот ты, Ваня, о чем думаешь, когда смотришь на черный цвет?

– О какашке, – признается Ваня и даже на этот раз не зажмуривается.

– Фу, Ваня! Вот папа о чем думает, давайте спросим. Наверняка о чем-то другом.

Тут Алена, конечно, немного рискует. Я ведь могу сказать, например, что о том же самом. Но это утро и так выдалось довольно напряженным.

– Черный цвет, – говорю я, – это очень хороший цвет. Это цвет стабильности, богатства, уверенности в завтрашнем дне. Черный – это цвет нефти.

– Все не так, – говорит Алена. – Черный – второстепенный цвет, цвет нездоровой агрессии. Человек, которому нравится черный цвет, – почти больной. Он нуждается в помощи.

– Папа, мы поможем тебе! – кричит Маша. – Ваня, мы не идем в детский сад! Мы сегодня будем помогать папе!

– Ура! – кричит Ваня. – Папа, мы спасем тебя!

– Пойдете, – говорю я. – Я буду болеть в одиночестве. У людей, которым нравится черный цвет, развивается страсть к одиночеству.

– Конечно, – подтверждает Алена. – Типично суицидальное состояние. Может, тебе и правда какая-то помощь нужна?

– Ну, значит, так, – говорю я. – Вот я сейчас пойду в детский сад и там, пока буду вас раздевать, начну бороться с суицидальным состоянием. Это очень хороший, проверенный способ. А кто не хочет со мной идти, тот остается дома один.

– Вообще-то я могу остаться дома и один, – неуверенно говорит Ваня.

– Почему один? – спрашивает Маша. – У тебя страсть к одиночеству? Я ведь тоже не пойду в детский сад.

– Господи, а ты-то почему не пойдешь?!

– Там взрослые тоже глупости говорят, – вздыхает Маша.

– Какие, например?

– Вера Владимировна говорит, что надо есть капусту, чтобы у меня грудь большая выросла.

– Это правда?

– Конечно. Я поэтому не хочу есть капусту. А она говорит, что Вероника Петровна не ела в детстве капусту, вот у нее и нет никакой груди. А Вероника Петровна у меня в голове аскариды находит.

– Что?!

– Аскариды, – повторяет Маша. – Ну, мы с Катей зашли в туалет и начали причесываться мокрой расческой. А тут заходит Вероника Петровна и говорит: «Девочки, как вы можете причесываться мокрой расческой? Ведь от этого у вас в голове заводятся аскариды!»

– А ты спросила у нее, кто это такие? – потрясенно спрашиваю я.

– Конечно! – говорит Маша. – Настоящие такие жуки. Целая стая!

– И ты поверила?

– Я не поверила, – нехотя рассказывает Маша. – Но тогда она нашла у меня в волосах двух аскарид! Они сидели у меня на голове и молчали!

– Погоди. Ты их видела?

– Нет, Вероника Петровна раздавила их. Даже запаха не осталось.

– Не было, Маша, никаких аскарид, – бормочу я. – А Веронике Петровне скажи, что я приду и, скорее всего, найду у нее тоже пару аскарид.

– Были, – убежденно говорит Маша. – Я сама слышала, как они лопались, когда она их давила. А ты правда найдешь у нее тоже аскарид?

– Правда. Я уверен, что эти аскариды летают.

Я ловлю себя на том, что тема аскарид полностью поглотила мое требующее свежей пищи (или крови?) воображение.

– Давай сегодня ты найдешь! – просит Маша. – Прямо сейчас. Ну па-а-па-а!

– То есть вы идете со мной в детский сад?

– Конечно, идем!

Суббота выдалась очень напряженной. Я с ужасом понимаю, что дети становятся моим брендом и скоро мне придется, может быть, защищать на них свои авторские права (и анализом ДНК тут не обойдешься).

Довольно ранним утром к нам приехала съемочная группа из одной передачи про «фэмили вэльюс». Дети только что проснулись, и мне пришлось потрудиться, чтобы объяснить им, почему к ним сейчас придут четыре человека, которые будут их мучить. Тележурналисты, правда, оказались тактичными, и в квартире методом исключения оставили одного оператора (чтобы остальные трое с облегчением могли пойти покурить), который, впрочем, старался сделать свое дело хорошо, и поэтому Маша, с отвращением доедая йогурт, шепотом спросила:

– Папа, почему этот дядя все время кружит вокруг меня?

Я хотел было начать ей что-то объяснять про то, как устроено современное телевидение, но, сознавшись самому себе, что я и сам этого не понимаю, сказал:

– Маша, просто ты ему нравишься.

Это объяснение устроило девочку на сто процентов. Пока мы одевались, Маша по просьбе ее мамы вспомнила, как я обычно прошу их собираться быстрее.

– Мама, но это же будет очень громко, – предупредила она.

Ее мама, удивительное дело, легко согласилась.

– Алена, я тебе звонил и говорил, чтобы ты и дети были уже готовы, когда я войду!!! – истерично заорала Маша, и у меня всерьез заложило уши.