Мальчик кивнул.

Я даже не удивился, что Маша в курсе, что замуж с Катей выйти труднее, чем без Кати. Я потом выяснил у ее мамы, откуда она об этом знает. Они, оказывается, давно смотрят вместе сериал «Не родись красивой». Но я был ошарашен тем, как быстро они обо всем договорились, начав буквально с нуля.

– Это был Степа? – спросил я Машу вечером.

Я подумал, что, хотя Степу и проводили в школу, он до лета еще все-таки походит в детский сад, если он, конечно, здравомыслящий человек.

– Какой Степа? – удивилась она.

– Который коляску с Катей вез в детский сад утром.

– Утром? – уточнила она, и я понял, что вечером коляску из детского сада мог везти кто-нибудь еще.

– Утром, утром.

– А-а! – рассмеялась она. – Нет, папа, это Никита.

– Какой Никита?

– Хороший парень.

– Я его тоже знаю! – крикнул Ваня. – Хороший парень!

Я этому тоже не удивился, потому что им уже несколько дней нравится произносить эти слова: «Хор-р-оший парень!»

– А раньше ты с ним дружила?

– Нет, папа, что ты! Бог с тобой!

Это было еще одно новое любимое словосочетание.

– А почему он раньше не подходил?

– Он Степы боялся.

– А, понял. Теперь ему бояться некого.

– Ну конечно, папа, – вздохнула Маша. – Он просто дождался своей очереди.

В мае дети вышли на улицу. Можно даже написать: и там и остались, и это не будет большим преувеличением.

Дома им было уже нехорошо. Квартира смертельно надоела им за зиму. В апреле по всей квартире стали возникать стихийные шалаши. Из углов, стен, торшеров, пледов и подушек получаются неплохие шалаши. Я устал натыкаться на них на каждом шагу. Шалаш мог быть там, где раньше был обеденный стол. И даже обязательно он там оказывался, ибо круглый стол просто создан для того, чтобы в один прекрасный день стать шалашом.

Когда однажды, придя с работы, я увидел, что стеклянная поверхность стола наглухо задраена пледом, я возмутился. Мне не на чем было, в конце концов, попить чаю с баранками. Я сказал об этом. Молчание было мне ответом. Дома никого не было. Все были в шалаше. Я не удивился бы, если бы оттуда в результате показались бы не только Маша, Ваня и их няня, а и еще бы человек восемь.

– Маша, – обратился я к самому разумному, на мой взгляд, человеку в этой компании, – дай ты мне этот плед.

– Зачем? – с подозрением спросила она. Основания для адского недоверия, которое светилось у нее в глазах, признаться, были.

– Я его на место положу, а сам чаю с баранками на столе выпью, – сказал я.

– А-а, – холодно кивнула она, словно именно это и подозревала с самого начала.

И она молча начала стаскивать плед со стола. Это было хуже всего. Я на это не рассчитывал. Она еще больше повзрослела – и, похоже, прямо во время этого разговора. И худшее, что она могла сделать, она и сделала: она подчинилась. Это была крайняя форма протеста, на которую способен не каждый взрослый человек. Я даже испугался.

– Не-е-е-т! – крикнул Ваня. – Не-е-е-т! Не трогай мой шалаш.

– Ваня, – сказал я. – Не расстраивайся. Шалаш у тебя и без пледа останется.

– Шалаш не может быть без крыши, – твердо сказал Ваня. – Не трогай.

Я как-то сразу все вспомнил. Даже непонятно, как я мог об этом забыть. В детстве у меня были два друга: Сергей Ерин и Сергей Громов. У нас была тяжелая походная жизнь. Мы все время, с 7 – 8-летнего возраста, строили шалаши в лесах, сначала ближних, у школы, а потом дальних, в местах, которые я и сейчас не готов рассекретить. Мы строили настоящие, просторные шалаши из досок и рубероида. Накрывали их ветками и листвой, делали в них тайники и сражались с вероятным противником, роль которого была чаще всего отведена одному человеку, которого мне с некоторых пор (недавних, кстати) искренне жаль. (Хотя можно ли жалеть своего врага? А черт его знает.) Шалаши были нашим штабом, а меняли мы их часто потому, что они рано или поздно бывали разгромлены. Поскольку мы ни разу не видели врага, делавшего это, то мы были уверены, что это и есть тот парень. Наша месть ему была беспощадной. Я мстил ему, пока мы не закончили школу, и тот безошибочный удар тяпкой (приспособлением для прополки грядок) в лицо, который я нанес ему ни с того, казалось, ни с сего в десятом классе, хорошо помнит вся школа (а у него перед глазами, что-то мне подсказывает, стоит эта тяпка). Мы-то, асовцы (нашей армией были Андрей и два Сергея, и по всем нашим внутренним документам наша организация проходила как «Армия асовцев»), знали, что это был выстраданный удар – за все разрушенные, растоптанные и сожженные в детстве шалаши. Я, наверное, понимал, что другой возможности отомстить за все у меня уже больше никогда не будет – потому что я окончательно вырасту.

И вот я Машиными руками теперь делал с их шалашом то же самое, что наши враги делали с нашими шалашами. Хуже! Я поступал так со своими детьми! Я стал их врагом. Я имел полное право ближе к их аттестатам зрелости рассчитывать на полноценный удар тяпкой.

Что-то я должен был сделать. Глупо было бы теперь опять пытаться накрывать стол пледом или даже одеялом. Дураков здесь не было.

– Потому что вы все не так делаете! – взорвался я. – Потому что никто из вас тут не умеет делать настоящие шалаши!

Ваня и Маша с интересом посмотрели на меня. К вечеру мы были в Протвине, а следующим утром – в лесу. Они все еще не верили, что я покажу им, как делается настоящий шалаш. Но все шло к этому. Мы сначала зажгли настоящий костер. Ваня поджигал длинную палку и стрелял из нее, когда видел, что кончик ее пылает.

– Огонь! – прошептал он, и это звучало как команда. Потом мы ушли с ними делать шалаш. Я понимал, что в последний момент избежал вчера одной из самых чудовищных ошибок в своей жизни и что теперь осталось поставить последнюю победную точку в истории Армии асовцев.

И я ее поставил. На строительство шалаша у нас ушло часа два. Это не много, но надо учитывать, что один из трех людей, строивших его, был профессионалом. Шалаш был не очень большой. Он весь был из сосновых веток, и сам покоился на четырех соснах, одна из которых была переломлена пополам – не нами, ветром. Внутри было сухо и темно. Здесь можно было жить. Но главное: этот шалаш не имел ничего общего с теми, которые Маша и Ваня строили до сих пор.

Он был настоящим.

Дети с трудом засыпают и с трудом просыпаются. Они редко засыпают раньше полуночи. У них много соображений и неотложных дел.

– Маша, – говорю я, – ты же завтра утром будешь умолять меня не трогать тебя.

– Буду, – убежденно говорит она.