— Ингаляции от горла.

— Где ты достал?

— В аптеке. Ты же сама написала рецепт.

— Помогает?

Она раскрыла балконную дверь, из-за которой слышался один и тот же бесконечный стук.

— Ты знаешь, медицина в Европе шагнула далеко вперёд. — Илья выпустил сладкий дым и передал закрутку Саше.

— Только в качестве предупреждения эпидемии, — сказал она и затянулась. — Сегодня мы идём в Лувр.

— Исключено. У меня ужасный насморк. Боюсь, если я чихну — то испорчу какой-нибудь шедевр.

Она прожевала дым и пустила его вниз с балкона.

— Он всё играет. Каждое утро стучит! Наверное, он играл и в тот день, когда мы заехали, просто мы заехали после обеда.

— Странно, что его ещё не прикончили.

— Может быть, он тут вместо будильника. Мне его даже жалко.

— Почему? Я наблюдал за ним, — сказал Илья. В стрекоте дождя он невольно считал влажные удары мяча и бряцанье баскетбольной корзины. — Он хорошо тренируется. И всегда попадает в кольцо.

— Не знаю, просто жалко. Он весь мокрый. Хотя я иногда путаюсь в своих чувствах. Может, я жалею себя? А к нему у меня только зависть. Он такой упорный и, как ты заметил, всегда попадает в цель. Я не способна на такое.

— Закинуть мяч в корзину не так уж сложно.

— Прекрати. Я говорю о своей никчемности. У меня нет ни цели, ни воли.

— Просто хватит себя жалеть! Этот парень хорошо бросает мяч, но он не звезда НБА. Он торчит здесь, потому что ему больше нечем заняться. И уж точно этот мелкий баскетболист ничем не лучше тебя.

Она обернулась и подозвала его мутными от слёз глазами.

— Сделай бросок, и ты обязательно попадёшь, — сказал Илья, обнимая её плечи.

Саша сняла с себя его объятия и прошлась по комнате. Она подошла к зеркалу и в какой-то растерянной задумчивости взглянула в отражение.

— Если ты не хочешь в Лувр, мы поедем на кладбище.

— Сразу на кладбище? Впредь обещаю сразу с тобой соглашаться.

Им пришлось брать такси, чтобы добраться до Пер-Лашез, а потом стоять под крышей цветочного киоска у ворот кладбища, чтобы не вымокнуть до костей. Саша купила жёлтые ирисы, и он гадал, на какую могилу она собралась их положить.

Когда дождь стих, они прошли в ворота и направились к центру кладбища. Он увидел, что по правую руку, на площади колумбария толпятся люди. Они обменивались рукопожатиями и быстрыми поцелуями, их лица были строги и вместе с тем улыбались твёрдо и приветливо. Публика прибывала. В тени аркады колыхались лепестки дамских шляпок и поблёскивали плечи чёрных пиджаков. У стен крематория, огромного желтоголового здания, похожего на мечеть с печной трубой вместо минарета, выстроилась очередь венков.

— Хоронят какую-то шишку, — сказал Илья, рассматривая процессию.

— Потому что много народу?

— Потому что никто не плачет. Это больше похоже не на похороны, а на светский приём. Не хватает только шампанского.

— А я б хотела, чтобы меня похоронили именно так. На Пер-Лашез, без соплей и с шампанским.

— Тогда не умирай, пока я не раздам долги за наш отпуск.

— И всё же мне кажется, что это красивое прощание.

— В смерти не может быть ничего красивого, если с головой у тебя всё нормально.

— Как ты меня достал.

— Мне просто странно. Я впервые вижу, чтоб на похоронах все улыбались.

— Тогда пойдём я покажу тебе могилу, которую все целуют.

— И кто там лежит?

— Поэт.

— Мог бы догадаться. Для него ты купила цветы?

— Может, я их купила для себя?

Саша положила ирисы на пятки летящему сфинксу на могиле Оскара Уайльда. Илья немедленно сочинил стихотворение: «Официант остался в прошлом, винодела не видать. Остаётся невозможность к привиденью ревновать». Потом они обошли с десяток могил, и на каждой он скучающе вздыхал, а она фотографировала надгробие.

— Сколько ещё твоих знакомых нам нужно повидать?

— Ты устал?

— Я хочу есть. Ты замечала, что на кладбищах всегда хочется есть?

— Это от травки. Пройдёт. Нам остался Пруст, Бальзак, Мольер, Лафонтен…

— Выбери кого-нибудь одного.

— Я выбираю не обедать.

— Давай хотя бы выпьем где-нибудь вина, а потом снова вернёмся к твоим покойникам.

— Я вдруг подумала…

— О чём?

— Помнишь, под какой ливень мы вчера попали?

— Это было романтично.

— Рядом стоял бездомный. У него не было зонта. Он промок до нитки, но ему как будто было всё равно.

Илья вспомнил бродягу, придавленного дождём, его жалкие, не смотрящие никуда глаза и бурые пальцы в обрывках газеты.

— Да, я тоже его заметил. К чему это ты?

— Мне кажется, я на него похожа.

— Ты немного симпатичнее.

— Я иногда стою, не в силах пошевелиться. И мне всё равно.

Илья молчал. Ему не хотелось больше шутить. Он приготовился к тяжёлому разговору, почесал холку и сказал как бы про себя:

— Ты не всегда будешь чувствовать эту слабость.

— Нет-нет, теперь я больше её не чувствую!

— Но ты сказала…

— Дома я только и делала, что спала. Как кошка. И кофе не брал. А тут… Знаешь, я увидела этого беднягу и подумала, что я такая же. Но что-то изменилось, когда мы прилетели в Париж.

— Утром ты говорила, что ни на что не способна.

— Минутная слабость. Я поняла, что не хочу быть похожей на старика под дождём. Будто кто-то включил свет и разбудил меня.

— Ты сама себя разбудила, — сказал Илья.

— Неважно. У меня появились силы, — Саша закивала, радуясь своему открытию. — Много сил!

— Вот и не трать их понапрасну, — сказал Илья.

— Обязательно потрачу! Сегодня же! — Глаза её зажглись нетерпением. — Пойдём! Ну?

Саша подхватила юбку и взбежала по лестнице, ведущей к античному мавзолею.

Весь новый день она была полна свежести, точно вскрылось секретное дно и под ним забил живительный ключ. Сегодня же они оказались в Лувре и на колесе обозрения, гуляли по парку Тюильри, истоптали Латинский квартал. Решимости в её шаге становилось всё больше, Саша была одержима превращением и праздновала победу над прошедшей тоской.

Так миновала неделя. Они уже не осматривали Париж, они жили в Париже. Здоровались с ветхой соседкой, пили вино на завтрак, не стеснялись раскрытых окон и штор: ему даже запомнилась фраза — когда он ходил голый и уставший по квартире в поисках своего бокала, Саша, обернувшаяся в простыню и нежно раскрасневшаяся, сказала: «Меня возбуждает твоя звериная голожопость». И даже когда у неё следом заболело горло, и Илья был, конечно, виновен, что оказался заразен, — даже в болезни она была счастлива и весела.

Они истоптали Монмартр так, что могли подсказывать дорогу туристам. Они изучили