— Ну, а куда же вы сейчас? Помнится, вы что-то говорили про обед?

— Вы же сказали, что сыты, Тойли-ага. А теперь я не успею ничего приготовить. Через полчаса я должна быть в больнице. Сегодня у нас операционный день. Всего хорошего, до свидания, Тойли-ага. Простите, если чем-нибудь обидела вас… Я этого не хотела… — Сульгун глянула на часы и убежала.

Оставшись один, Тойли Мерген погрузился в размышления. Он думал о сыне, о Сульгун, о том, как посмотрит на все это жена, думал о себе. Но так ничего и не решив, впервые за долгий день улыбнулся.

Тут в дверях появился Аман. По тому, как он взмок, было видно, что парень бежал всю дорогу. Однако, не дав ему вытереть пот со лба, Тойли Мерген спросил:

— Ну что, освободился? Ты чего молчишь? Или выпил?

— Ах, настроение у меня было поганое, я и тяпнул перед уходом стопку.

— Ну, и как, поправилось настроение?

Аман промолчал.

— Сегодня перед уходом стопку, завтра перед приходом, а послезавтра в арыке тебя искать придется. Если из-за плохого настроения надо пить, то мне, пожалуй, следовало бы искупаться в водке. Сейчас меня одно интересует — освободился ты или нет?

Аман не спешил с ответом. Он ослабил узенький черный галстук, расстегнул пуговицу воротничка и только тогда хмуро проговорил:

— Сначала посмотрим, как сложатся твои дела.

— Пусть мои дела тебя не беспокоят. Ты лучше скажи, почему ты ушел из автопарка? И не крути, говори честно!

— Не поладил с директором.

— А он другое говорит.

— Значит, ты и у него побывал?

— Пришлось. Ты же не счел нужным посоветоваться с отцом! Чего ты с ним не поделил?

— Ненавижу лживых людей. Я не знаю, что он тебе наболтал, но уверен, что ни одного слова правды. Я все-таки довольно долго терпел. А ты бы и дня не выдержал. Да и вообще надоело мотаться днем и ночью. А в результате что? Все равно спасибо не скажут.

— Что, что? Спасибо не скажут? Ты думаешь, что говоришь?

— Да, думаю!

— А по-моему, нет.

— Ну, ладно, папа, не делай вид, будто не понимаешь, о чем речь.

— Я никогда таких вещей не понимал и теперь не желаю понимать! Моими неприятностями ты пытаешься оправдать свой неразумный поступок. Это мальчишество! Мало того что ушел с работы, так ведь еще куда ушел. Будь, мол, что будет! Ну, на кого ты теперь сердишься? На самого себя! Сын Тойли Мергена… Инженер… Ресторан… Буфетная стойка… Уму непостижимо! Верно в пословице говорится: «Рассердился на вошь, сжигай одеяло». А все эти разговорчики насчет того, что спасибо не скажут, ты оставь. Молодой парень, инженер. Стыдись, Аман!

— Передо мной пример. Я вижу, как тебя хорошо отблагодарили.

— Я уже сказал тебе, что запрещаю об этом рассуждать! Опустив голову, Аман взъерошил волосы.

— И не распускайся, а вставай и иди! — добавил отец.

Аман поднял голову:

— Предположим, ты отвезешь меня в колхоз. А дальше что? Место инженера-механика давно занято.

— Так что же, по-твоему, и работы для тебя не найдется?

— Например?

— Увидишь, когда приедем.

Аман окинул взглядом комнату и снова спросил:

— А что будет с домом, если я уеду?

Тойли Мерген давно решил судьбу дома, поэтому ответил, не задумываясь:

— Это не твоя забота. Позвоним в городской Совет и скажем, что пусть распоряжаются домом по своему усмотрению.

Аман знал, что отец — человек твердого нрава, но добрый. Однако такая щедрость его просто огорошила.

— Это серьезно, папа? — растерянно спросил он. — Может, шутишь?

— Мне сейчас не до шуток! — рявкнул Тойли Мерген. — Вставай, поехали!

— Папа, дай мне подумать.

— Аман! Имей в виду: второй раз я говорить с тобой по этому поводу не буду, — непривычно тихо произнес Тойли Мерген и, не оборачиваясь, вышел.

XII

— Шекер! Моя Шекер!

Услышав властный голос мужа, Шекер торопливо вышла из кухни.

— Это ты, Каландар?

Ханов устало улыбнулся:

— А кто ж еще может быть?

— Да я просто так спросила… Давай шапку.

— Караджа пришел? — осведомился он и небрежно бросил жене шапку.

— Караджа? Племянник?

— Какой еще племянник, что ему здесь делать? Караджа Агаев! Ревизор!

— Ну, так бы и сказал — тот смешной человек… — Шекер улыбнулась, вспомнив Агаева. — Нет, не приходил. А ты что, просил его зайти?

— Да, условились, что он зайдет сразу после работы. Обед готов?

— Конечно.

— Привяжи своего пса. Как бы он не вскочил на плечи ревизору, как тогда, помнишь…

— Давай ремень.

— Постой, раньше сниму сапоги. — Ханов почему-то не заставил жену, как обычно, стягивать сапоги, а снял их сам и бросил возле кушетки. — Ты отнесла маме деньги?

— Отнести-то я отнесла, но… — женщина виновато опустила голову.

— Ну, что еще за «но»? Опять не повидала ее? Сунула деньги внуку и ушла?

— Так ведь твоей матери не было дома.

— Вот, ей-богу, Шекер, вечная твоя доверчивость. Сколько раз я тебя предупреждал: если матери нет, не оставляй мальчишке и ломаного гроша. Когда придет Агаев, поставь обед на стол, а сама не поленись, сходи еще раз. А то пожалуется кому-нибудь, вроде Карлыева, дескать, сын меня голодом морит. А что я смогу возразить?

— Если ты мне скажешь, чтобы я всю ночь напролет землю копала, я буду копать, Каландар, только не посылай меня больше туда! Каждый раз, когда я прихожу к этой несчастной женщине, я не знаю, куда глаза девать от стыда. Если ты и в самом деле хочешь помогать своей матери…

Но Ханов не дал жене договорить:

— Не ругай меня, моя Шекер! У меня и без того хватает забот. Не считаю себя ни в чем перед ней виноватым. Я ей говорил, чтобы сама приходила за деньгами, и ты это знаешь, а она не приходит. Как будто ее зять — какой-то счетовод — лучше меня. По правде говоря, я вообще ей не должен платить ни копейки. Так уж, по доброте душевной посылаю ей деньжат, только за то, что вскормила меня.

— Как нищенке, подаяние даешь. И еще заставляешь, бедную, прикладывать палец к бумаге, чтобы было у тебя в случае чего доказательство… Лично я, Каландар…

— Ах, моя Шекер, тебе все равно этого не понять! Ты не знаешь, что это за люди. Ты думаешь, все такие доверчивые и честные, как ты? Нет, милая, от таких, как они, нужна расписка. Если не сама старуха, то ее обожаемый зятек пойдет жаловаться. Прошу тебя, Шекер, сходи ещё разок. Чтобы потом не было…

Не успел Ханов договорить, как хлопнула калитка и послышался лай пятнистого