– Я должна идти, – твердо говорю я.

Он откидывает прядь волос со лба, на лице у него обида и замешательство.

– Прости, что побеспокоил, – говорит он и начинает уходить.

– Подожди! – зову я. – Люсьен…

– Люк, – поправляет он, пристально глядя на меня.

– Люк. – Я пробую его имя на вкус. – Мне нужно купить кое-что. – Торопясь уйти от этих ужасных мальчишек и их матери, я совсем забыла о том, чтобы поискать еды для Тео.

– Что именно?

Я вспоминаю Астрид, слышу ее предостерегающий голос.

– Молока, немного рисовых хлопьев. – Я запинаюсь, не желая упомянуть Тео.

Он внимательно смотрит на меня.

– Для себя?

– Да. – Я смотрю ему в глаза без колебаний. Он незнакомец, ему нельзя доверять.

– Или для ребенка? – спрашивает он. Я замираю в ужасе. Как он узнал? – Я видел его у тебя на руках на параде, когда цирк приехал.

По коже пробегают мурашки. Я не думала, что он меня заметил. Внезапно наша жизнь, даже та ее часть, которая находится за пределами арены, становится похожа на аквариум.

– Мой младший брат, – выдаю я, молясь, чтобы он ничего не заподозрил, как сделала это Астрид.

– У вас нет карточек на питание? – продолжает он, кажется, принимая мое объяснение.

– Есть, конечно, – отвечаю я, – но их всегда не хватает.

Он оглядывается назад, на город.

– По воскресеньям магазины закрыты, – говорит он, наконец. – Возможно, если ты придешь на неделе, то сможешь что-нибудь купить.

– Это сложно, учитывая количество выступлений, – аккуратно отвечаю я. Я думаю, не спросить ли его о черном рынке, но не решаюсь.

– А что ты делаешь в цирке, не тигров же укрощаешь? – говорит он с упреком.

В какой-то момент я хочу сказать ему, что я с цирком всего несколько недель и не являюсь его частью в полной мере. Но теперь это мои люди. Я поднимаю подбородок.

– Я вообще-то на трапеции.

Я горжусь тем, каких успехов я достигла в этом новом ремесле, сколько труда приложила к этому. Для человека, далекого от цирка, вроде Люка, незнакомое слово остается загадкой, на его лице остается простое удивление.

– Ты ведь не видел представление, да?

Он качает головой.

– Возможно, стоит сходить, – говорит он, улыбаясь. – Но только если ты увидишься со мной после него. Можем выпить кофе, – добавляет он, чтобы я не подумала, что он предлагает что-то неприличное. – Уверен, у меня будет много вопросов о представлении. Что скажешь?

Я не знаю, что сказать. Он кажется милым, и в другой раз мне было бы легче сказать да.

– Прости, я не могу, – говорю я.

По его лицу скользнуло разочарование, но оно исчезло так же быстро.

– Я могу проводить тебя снова, – предлагает он. – На случай, если ты опять наткнешься на этих мальчишек или на их мать.

– Это лишнее, – отвечаю я. Из этого не выйдет ничего хорошего, не стоит давать ему надежду. И я не хочу, чтобы кто-то из цирка видел меня с ним, особенно Астрид.

Чувствуя на себе его взгляд, я разворачиваюсь и ухожу, чтобы он не успел предложить что-нибудь еще.

Я смотрю, как Ноа переходит мост. Меня переполняет желание защитить ее. Она впервые уходит с места нашей стоянки. Справится ли она, или ее робость навлечет на нее беду? Где-то минуту я сомневаюсь, хочу пойти за ней и еще раз напомнить ей о том, чтобы была осторожна, ни с кем не разговаривала, и еще о куче всего. Я тоже хочу пойти в город и как следует помыться, но после того, как меня едва не узнал немец, я боюсь рисковать. Настороженно озираюсь. Место, где я стою, находится на самом краю леса, недалеко от города, и я не хочу наткнуться на кого-нибудь и отвечать на вопросы о ребенке или о себе.

Мыслями я возвращаюсь к вчерашнему выступлению. Когда я смотрела в палатку, то вдруг заметила одного человека. В форме, на лацкане которой был значок СС. Роджер фон Альберхт. Он работал с моим мужем в Берлине и пару раз бывал в нашей квартире на Раухштрассе.

Как такое возможно, думаю я сейчас, что из всех немецких или французских городов сослуживец Эриха пришел на первое же выступление цирка именно сюда, за сто миль от Берлина. Такое совпадение кажется невозможным. Конечно, он не был близким другом Эриха, он просто знакомый, с которым мы виделись по праздникам. Однако он знал меня достаточно хорошо, чтобы узнать в толпе. Уезжая во Францию, мы думали, что удаляемся от источника опасности. Но она нависает над нами и здесь.

Я смотрю, как Ноа уходит к центру города, расправив плечи. Судя по всему, нервничает, она ведь впервые идет в город, тем более одна. Но она заставляет себя идти вперед.

– Знаешь, она хорошая девочка, – говорю я Тео, когда иду обратно в лес. Мне даже кажется, что он кивает, соглашаясь. – Она тебя очень любит.

Она. Как Тео будет называть Ноа, когда научится говорить? Называть ее «мамой» будет предательством по отношению к женщине, которая его родила и чье сердце до сих пор, должно быть, разбито после такого горя. Но у каждого ребенка должна быть возможность называть кого-то мамой. Я меняю положение Тео в руках, и, довольный, он удобно устраивается у меня на шее. Я никогда не питала особой привязанности к детям, но в нем есть какая-то мудрость, не свойственная его возрасту. Я приподнимаю его чуть выше, придерживая бедром, и начинаю петь «Знаешь ли ты, сколько звезд?», веселую детскую песенку, о которой я не вспоминала с самого детства.

Я смотрю на Тео сверху вниз. Слышал ли он когда-нибудь эту песню? Может, ему пели ее родители? Были ли они правоверными евреями или не слишком ревностно соблюдали обряды? Я перехожу на «Изюм и миндаль», колыбельную на идише, надеясь, что он что-нибудь узнает. Он смотрит на меня глазами, широко распахнутыми от удивления.

Это кажется почти невозможным – еврейский ребенок попал в цирк, ко мне – тоже еврейке. Велика ли вероятность такого события? Но мы не единственные евреи, напоминаю себе я. Я поняла, что я не единственная, через месяц после того, как присоединилась к цирку герра Нойхоффа. В обеденном зале, с краю, где обычно сидели рабочие, я заметила незнакомого мужчину, худощавого тихого трудягу с подстриженной седеющей бородой, слегка прихрамывающего и предпочитающего быть в одиночестве. Одна женщина сказала, что этого разнорабочего зовут Мец и он хорошо чинит всякие мелкие вещи, поэтому я пошла к нему со своими часами, драгоценным подарком от отца на мое семнадцатилетие: они перестали ходить.