Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эмили повернулась к ней.
– Как-то… странно все это. На прошлой неделе родители меня ненавидели. Теперь я им нравлюсь. Они пытаются расположить меня к себе, сюрприз мне устроили, позвав тебя на ужин, а потом вообще пригласили тебя на Внешние отмели.
Майя нахмурилась.
– Это что, плохо?
– Да, – выпалила Эмили. – Или нет. Нет, конечно.
Все шло не так. Кашлянув, она встретила в зеркале взгляд Майи.
– Майя, какой конфетой ты хотела бы быть, если б могла ею стать?
Майя коснулась края позолоченной коробки с салфетками, которая стояла на столешнице возле раковины.
– М-м?
– Ну, например… «Майк энд Айк»? «Лаффитаффи»? Батончиком «Сникерс»? Какой?
Майя внимательно посмотрела на нее.
– Ты что, пьяная?
Эмили разглядывала Майю в зеркале. Ее кожа медового оттенка будто излучала тепло; на губах сиял блеск с ароматом бойзеновой ягоды. Эмили влюбилась в Майю с первого взгляда; родители старались всячески выражать ей свою благосклонность. Так в чем проблема? Почему, пытаясь думать о том, как целуется с Майей, Эмили вместо нее представляла Тристу?
Майя прислонилась к столешнице.
– Эмили, мне кажется, я понимаю, в чем дело.
Стараясь не покраснеть, Эмили быстро глянула на нее.
– Нет, вряд ли.
Взгляд Майи смягчился.
– Это из-за твоей подруги Ханны? Из-за того, что с ней случилось? Ты ведь там была? Говорят, человек, сбивший Ханну, до этого следил за ней.
Парусиновая сумочка Banana Republic выскользнула из рук Эмили и со стуком упала на кафельный пол.
– Где ты это слышала? – прошептала она.
Майя отшатнулась в испуге.
– Я… не знаю. Не помню. – Озадаченная, она искоса поглядывала на Эмили. – Не замыкайся в себе, Эм. У нас ведь с тобой не должно быть секретов друг от друга, правда?
Из динамиков лилась ария Гершвина[87]. Эмили вспомнила послание «Э», полученное на минувшей неделе, когда она и три ее подруги встречались с офицером полиции Вилденом: «Скажешь обо мне хоть КОМУ-НИБУДЬ, пожалеешь». Прозвучало три долгих музыкальных такта, прежде чем она прошептала:
– Никто за Ханной не следил. Это был несчастный случай. И точка.
Майя провела ладонями по краю керамической раковины.
– Пожалуй, я вернусь за стол. Жду… жду тебя там.
Она медленно попятилась к выходу. Эмили услышала, как захлопнулась дверь туалета. Арию Гершвина сменила мелодия из «Аиды»[88]. Эмили села перед зеркалом, положив сумочку на колени. «Никто ничего не говорил, – убеждала она себя. – Никто не знает, кроме нас. И никто не скажет «Э»».
Неожиданно она заметила в своей раскрытой сумочке сложенную записку. На верхней стороне надпись, сделанная круглыми розовыми буквами, гласила: «ЭМИЛИ». Она развернула листок. Это был бланк заявления на вступление в общество РДЛИГ – «Родители и друзья лесбиянок и гомосексуалистов». Кто-то уже внес анкетные данные родителей Эмили. Внизу стояла приписка знакомым заостренным почерком:
С выходом в свет тебя, Эм, – твои родители, должно быть, очень горды собой! Теперь, когда Филдсов переполняют любовь и благоволение, будет очень жаль, если что-то случится с их маленькой лесбиянкой, так что помалкивай… и они тебя не потеряют! – Э.
Дверь все еще раскачивалась после ухода Майи. Эмили смотрела на записку, руки у нее дрожали. Внезапно в нос ей ударил знакомый запах. Похожий… Нахмурившись, Эмили принюхалась. Поднесла записку «Э» прямо к носу. Вдохнула. И внутри у нее все окаменело. Этот запах она узнала бы всюду. Соблазнительный аромат банановой жвачки Майи.
В четверг вечером, после ужина в дорогом манхэттенском стейк-хаусе «Смит и Волленски», куда часто захаживал ее отец, Спенсер шла за своей семьей по застеленному серым ковром коридору отеля W. На стенах висели глянцевые фотографии Энни Лейбовиц[89], в воздухе витали ароматы ванили и свежих полотенец.
Мама Спенсер с кем-то беседовала по мобильному телефону.
– Нет, она обязательно победит, – тихо сказала миссис Хастингс. – Давай сразу закажем? – Она на время умолкла, видимо, ее собеседник сообщал ей что-то важное. – Прекрасно. Завтра поговорим.
Она захлопнула телефон.
Спенсер поправила лацкан сизого цвета пиджака Armani Exchange[90] – настраиваясь на победу в серьезном интеллектуальном конкурсе, на ужин она надела деловой костюм. Интересно, подумала Спенсер, с кем это говорила ее мама? Наверное, планировала нечто потрясающее для Спенсер, если она завоюет «Золотую Орхидею». Сказочное путешествие? Посещение «Барниз»[91] в сопровождении персонального консультанта? Встречу с другом семьи, сотрудником «Нью-Йорк таймс»? Спенсер просила родителей, чтобы они отпустили ее на лето поработать стажером в «Таймс», но те не позволили.
– Нервничаешь, Спенсер?
У нее за спиной появились Мелисса с Йеном, тащившие за собой одинаковые клетчатые чемоданы. К сожалению, мама настояла на том, чтобы Мелисса тоже приехала на собеседование – в качестве моральной поддержки, а Мелисса взяла с собой Йена. Мелисса протянула ей маленькую бутылочку с этикеткой «МАРТИНИ С СОБОЙ!»
– Хочешь такую? Я могла бы достать для тебя, если нужно успокоить нервы.
– Я спокойна, – огрызнулась Спенсер.
В присутствии сестры у нее возникало ощущение, что под бюстгальтером Malizia, который был на ней, ползают тараканы. Стоило Спенсер закрыть глаза, она видела испуг на лице Мелиссы, когда Вилден спросил, где находились она и Йен в вечер исчезновения Эли, слышала ее голос, заявлявший: «Убить может только очень особенный человек, а ты не особенная».