успешно проработан. После этого пациент чувствовал себя нормально и его поведение не имело каких-либо особенностей, несмотря на то что война лишила его дома, собственности и всех семейных отношений. Возможно, что именно это несчастье, удовлетворив его чувство вины, внесло свой вклад в укрепление его выздоровления»54.

Позднее Панкеев будет считать, что если бы тогда, когда Одесса была занята англичанами, он съездил домой, то мог бы спасти остатки своего состояния. Фрейд не отпускал его, объясняя его желание ехать домой невротическим сопротивлением. Когда же, с точки зрения Фрейда, проблемы Сергея с трансфером и перистальтикой были решены, в Одессе были уже красные. В 1926 году полунищий Панкеев вновь – в третий раз – обращается к Фрейду с ипохондрическими жалобами, граничащими с паранойяльным бредом. После небольшой операции в носовой полости он почувствовал, что его носу грозит опасность разрушения – шрамы, трещины или что-то в этом роде. Дерматологи были бессильны – никаких проблем у пациента найти не удалось.

На этот раз Фрейд все же переправляет его к коллеге – жившей в то время в Вене Рут Мак Брунсвик. Трудно сказать, что сыграло в этом решении бóльшую роль – контрперенос и связанное с ним чувство вины, разочарование Фрейда в столь успешном терапевтическом случае, к тому же уже опубликованном, его занятость другими пациентами или финансовые трудности. Семидесятилетний профессор как раз в 1926 году сократил количество своих пациентов с шести до пяти, одновременно повысив плату с 20 до 25 долларов за сеанс. С другой стороны, Панкеев вспоминает, что Фрейд требовал от своих последователей принимать хотя бы одного пациента бесплатно. Брунсвик, видимо, принимала его именно на этих основаниях. Что касается Фрейда, то он, сам немало пострадавший от послевоенной инфляции австрийской кроны, много лет подряд помогал своему бывшему пациенту, передавая ему несколько фунтов или долларов, заработанных им у иностранных пациентов. Пол Роазен полагает, что в этом могло проявляться испытываемое Фрейдом чувство вины за потерю Панкеевым его состояния.

Анализ у Брунсвик продолжался пять месяцев. Она не сомневалась в диагнозе: ипохондрический бред преследования. Надо сказать, что ее клинический отчет об этом случае содержит меньше уважения к пациенту, чем «Из истории одного детского невроза» Фрейда. Она сама признается в том, что первое время ей с трудом верилось, что перед нею описанный Фрейдом умный и честный Человек-волк. Она видела психотика, основными чертами которого считала лицемерие, нарциссизм и скупость. Что это – изменение личности или иллюзии контрпереноса? Роазен, подробно рассматривавший клиническую историю самой Брунсвик, склоняется к последнему: Брунсвик, которая сама долгое время была пациенткой Фрейда, рассматривала бывшего его фаворита как своего соперника55. Сам Панкеев вспоминал, что он был так возмущен диагнозом паранойи, а также тем, что на этот раз его лечил не сам Фрейд, что предпочел вылечиться как можно быстрее. М. Гардинер, психоаналитик, периодически встречавшаяся с Панкеевым и помогавшая ему на протяжении десятилетий, познакомилась с ним в 1927 году: он давал ей уроки русского языка. Она характеризует его как отличного собеседника, производившего впечатление здорового и вполне упорядоченного человека.

Загадка Терезы Келлер

Тереза гордилась своими испанскими корнями. В России 1914 года, среди антинемецких настроений, ей, не знавшей ни русского, ни французского, было тяжело: выручало, как вспоминал Панкеев, только то, что она была совсем не похожа на немку, а похожа на испанку или итальянку. Фрейд считал ее красивой и даже сказал, что она «настоящая царица».

После возвращения из России и смерти дочери Тереза изменилась. У нее появились странности, она стала скуповата и нелюдима. Сергей так и не узнал, на сколько лет она была старше его: документы она потеряла еще перед приездом в Россию. Она жаловалась, что быстро стареет, хотя для Панкеева она оставалась привлекательной. Впрочем, он постоянно изменял ей. После аншлюса 1938 года, когда немецкие нацисты силой присоединили Австрию, венцы реагировали по-разному. Хуже всех было евреям. Меньшинству удалось эмигрировать; среди остальных шла эпидемия самоубийств. Панкеев был под подозрением. К нему заявился наци и стал расспрашивать о его жизни, семье… Сергей показал ему фотографию своего отца. Тот сказал, что теперь он спокоен – отец Сергея выглядит словно царь, и признался, что приходил выяснить, не еврей ли этот русский эмигрант. Со своей стороны, Панкеев предложил жене запросить из ее родного Вюрцбурга документы, свидетельствующие о ее арийском происхождении. Тереза ответила «странным взглядом», который он запомнил навсегда.

В эти дни Тереза предложила Сергею вместе покончить с собой. «Ты с ума сошла, – ответил он ей. – Мы не евреи». 31 марта 1938 года Сергей Панкеев нашел свою жену дома мертвой. Она отравилась газом.

Почему-то ни Панкеев, ни работавшие с ним аналитики, ни историки так и не высказали довольно очевидного предположения: Тереза Келлер была еврейкой. Она скрывала это всю жизнь, и неспроста. Именно это, вероятно, было одной из причин того, что мать Сергея или, например, Крепелин были настроены в такой крайней степени против их брака, считая его мезальянсом. Это было и причиной легенды об испанском ее происхождении, которую она сумела внушить романтичному Сергею (который даже в своих мемуарах описывает любовь к Терезе в главе под названием «Испанские замки»). Конечно, еврейство Терезы, а не желание сохранить красивую испанскую легенду было причиной «странного взгляда», когда даже муж стал справляться о ее происхождении. Год спустя после ее самоубийства Сергей, движимый, как всегда бывало с ним после потерь, своим неосознанным горем, разыскал в Мюнхене брата Терезы. «Ваша бабушка была испанкой?» – зачем-то спросил он. «Никогда, – ответил тот и добавил: – Но у бабушки была любовь с одним баварским дворянином»56.

Психоз и реальность

И этот удар Панкеев пережил с помощью психоаналитиков. Он бежит к Гардинер, та отправляет его, добыв ему нансеновский паспорт, из оккупированной Вены в Лондон к Рут Брунсвик. Следуют новые часы и месяцы анализа, во время которых он без конца спрашивает: «Почему это случилось со мной?» Потом Панкеев возвращается в Вену. До своей смерти в 1979 году он ведет тихую и по видимости здоровую жизнь венского клерка, а потом пенсионера, периодически увязая в тягостных отношениях с женщинами. Какие-то деньги он зарабатывает мемуарами, а также своими этюдами, продавая их через Американское психоаналитическое общество как «тот самый» знаменитый пациент Фрейда.

Единственный рецидив его предполагаемой «паранойи» настиг его летом 1951 года. Панкеев забредает с этюдником в советскую оккупационную зону Вены. Советские солдаты его арестовывают и сажают в камеру. Следуют многочасовые допросы, на которых