Отпив из бокала, Александра попыталась изобразить на своем лице улыбку, но ее глаза подозрительно сверкали. Она не дала себе расплакаться – в бокале еще оставалось достаточно вина.

– Оставшиеся дни я провела в квартире. Позвонила мужу, все ему рассказала. Он посоветовал вернуться домой и все обдумать. «В конце концов, ты же все равно должна возвращаться, – сказал он. – Вот и приезжай. Дома голова прояснится, и ты найдешь выход». О каком выходе он мне тогда говорил? Я не могла понять. Вернулась в Берлин, стала думать. Что случилось в Москве? Почему мама не пришла? Передумала, испугалась? Любой ответ казался верным, но объяснения я так и не нашла. А тут еще и муж внезапно попросил развода. Выбрал другую женщину. Тогда я поняла, что если проблем так много, то я начну с решения самой сложной.

– И вы решили вернуться.

– Да. Как только смогла. Я пыталась ей звонить еще из Берлина, но слышала одно и то же: «Абонент недоступен». Я могла бы попросить Данилу узнать ее адрес, но что-то меня держало на месте. Приехать к ней, когда не ждет? Это было бы слишком для меня. Теперь я просто хотела убедиться, что с ней все в порядке. Стала искать ее в интернете и сразу же нашла объявление о розыске.

– Случайно на такое объявление не наткнешься, – заметил Гуров.

– А я подумала о самом худшем и нашла то, что искала. Теперь ваша очередь. Мою мать ищет полиция, и никто не знает, что с ней случилось. Вы тоже из полиции, но я до сих пор не понимаю, зачем вы пришли. Что вы скрываете? Что вам нужно?

В ресторан зашла компания молодых людей и сразу же направилась к барной стойке. Александра недовольно посмотрела в их сторону. Парни и правда вели себя развязно. Двое были навеселе.

– Scheiße, – с досадой прошептала Александра и отвернулась.

– Вы правы, я действительно занимаюсь поисками вашей мамы, – произнес Гуров. – Вам нужно было выговориться, и я не перебивал. В конце концов, вы ответили на вопросы, которые я хотел вам задать. Полное имя вашей матери Алевтина Михайловна Голикова. Она проживала недалеко от Москвы вместе с семейной парой, которым сдавала комнату. Она не была замужем, не имела детей. Вы ее единственная дочь. Зарабатывала на жизнь частными уроками и ездила на личном автомобиле. С одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года до девяносто второго была переводчицей в посольстве СССР в Германской Демократической Республике. Благодаря отличному знанию немецкого языка неоднократно выезжала за рубеж в качестве переводчика в составе советских делегаций. У нее была яркая жизнь, Саша. Можно вас так называть?

Все это время Александра не сводила с Гурова глаз. Его вопрос она не услышала.

– Найдите ее, – произнесла она.

– Мы делаем все возможное, – уверил ее Гуров и поймал себя на мысли, что уже и сам говорит шаблонными фразами. Будь он на месте этой измученной женщины, получившей такой жестокий отклик на свои откровения, он бы, наверное, встал и ушел. – Поверьте, мы не сидим сложа руки. Скажите, Александра, вам знакомо имя Вилле Шеффер?

– Он был моим дядей. Но при чем здесь он?

– Расскажите о нем, – попросил Гуров. – Это важно.

– Он родной брат моей мамы. Мы жили в Ютборге, до его дома от нашего я могла дойти за пятнадцать минут. Очень часто заскакивал в гости, и каждый раз не с пустыми руками. Он мог завалиться в дом с сумками, полными деликатесов, или прислать целый ящик вина для отца. Ему не нужна была причина, он делал это просто так. Иногда маме это не очень нравилось, ведь каждое появление дяди Вилле заканчивалось тем, что они с папой, уже нетрезвые, начинали орать песни. У папы был красивый голос, а дядя Вилле жутко фальшивил, и я каждый раз просто падала от смеха.

Однажды я случайно подслушала разговор мамы и дяди Вилле. Они не слышали, что я спускаюсь по лестнице со второго этажа, а мне стало интересно. Начало разговора я не услышала, но они обсуждали что-то важное. Мама от чего-то отказывалась, а дядя Вилле приказывал ей успокоиться. Потом мы вместе обедали, я наблюдала за ними, но они вели себя как обычно.

– Каждый из нас хранит тайны, – заметил Гуров.

– Это так, – согласилась Александра. – Но доброта дяди Вилле не знала границ. Он меня очень любил. Всегда хвалил и никогда не учил жизни. Он часто мне что-то дарил без всякой причины. Игрушки, сладости. Иногда, втайне от мамы, давал деньги. Что касается его работы, то я не особенно об этом задумывалась. Он был известным человеком, но я из-за возраста на это не обращала внимания. Не знала, чем он занимается. Потом, когда стала старше, поняла, что его интересует все, что связано с искусством. Он устраивал выставки и концерты, курировал музеи, был знаком со многими артистами и даже с кем-то из политиков. Дядя Вилле очень следил за собой, дорого одевался, ездил на хорошей машине, но при этом был совершенно простым в общении человеком. Точно не помню, но кажется, мама как-то упомянула о том, что в их роду не было богачей. Все работали руками. Сеяли пшеницу, обжигали горшки, пекли хлеб. Вот и мои родители держали пекарню, а позже при ней открыли магазин. Это было делом всей их жизни. Часто они просили меня помочь, и я после уроков стояла за прилавком. Смерть дяди Вилле не прошла даром для мамы – она загремела в больницу, там было что-то нервное. Без нее мы с папой почти не разговаривали. Потом, конечно, все наладилось, но этот черный период я помню до сих пор. Дядя Вилле умер в одна тысяча девятьсот девяностом. Мне было тринадцать лет. Слишком жестоко для неустоявшейся детской психики. И умер он очень странно. В его доме случился пожар, и он погиб. Никто ему не помог. У него не было семьи, и я не знаю почему.

«Вот и я не знаю почему», – мысленно согласился с ней Гуров.

– Мы не получили никакого наследства. Завещание, если оно и было, сгорело вместе с домом. Оставшееся имущество отошло государству. Ни один из знакомых дяди Вилле не позвонил нам, не предложил помощь. Все куда-то делись после его смерти.

А про моего настоящего отца я ничего не знаю. Родителей уже нет в живых, наш старый дом я продала. Теперь на этом месте здание детского сада. Пекарня и магазин давным-давно закрылись. Я живу в Берлине с двадцати лет и нарочно стараюсь