— Да, как раз про это. Тема отличная, честно говоря. Я еще тогда хотел, материалов много собрал, но… По определенным причинам…

Я взял из стопки журнал «Экономические вести».

— Не получилось, — сказал я. — Но сейчас… это актуально.

«Вести» предрекали серьезный кризис.

— Забавно, — улыбнулась Аглая.

— Что?

— Ваш друг тоже про это пишет.

О, «Коты-онанисты», я слышу вашу чугунную поступь.

— Друг? — осторожно спросил я.

— Да, ваш друг. Вы тогда вместе с ним приезжали.

— Хазин?

— Хазин? Нет, другой, танцор который. Роман!

— Интересно как…

— Он мне звонил, — сказала Аглая. — То есть не мне лично, в библиотеку, а я трубку взяла. Недели две назад. Или три… Не помню.

— И что сказал?

— Сказал, что пишет книгу про то исчезновение, хочет поговорить с бабушкой. А я ему сказала, что бабушка давно в Калининграде, но я все прекрасно помню. И знаете, он меня тоже вспомнил!

— Да?

Шустрый Шмулик, собака.

— Да-да, вспомнил, как я стихи читала.

— Да, тогда вечер вроде был…

— А вы помните?!

Аглая поглядела на меня с непонятной надеждой.

— Что-то про бегемотов. Красивые стихи, нам всем понравилось…

— Это Ломоносов, — сказала Аглая. — А там все бухие были, никто не понял.

— Вы читали великолепно.

— Вы же сам пьяный были, я помню.

Я не нашелся, что ответить, спросил:

— И что вы ему рассказали? Роману?

На свет начали собираться комары, влетали в дверь.

— Про Костю в основном. Мы же дружили тогда… И с Максом…

Аглая замолчала. Взяла пластинку от комаров, насадила на булавку, подожгла и сразу задула. Пластинка задымила.

— Они ко мне заходили, — сказала Аглая. — В то самое утро…

Аглая размахивала пластинкой. Комары бесились и падали.

— А у меня горло болело, а вечером еще стихи читать… я не пошла… Как подумаешь…

Пластинка погасла, Аглая подожгла ее снова, задула.

— Так что вы ему рассказали про Костю? — спросил я.

— Да немного. Знаете, по телефону разве чего расскажешь… А вы не в соавторстве пишете?

— Мы обсуждали этот вопрос. В принципе, в этой идее есть здравое…

Зазвонил телефон, я достал, нет вызова.

— Это мой!

Аглая достала свой.

— Да, мам, иду. В библиотеке еще. Да, сейчас закрываюсь. Я же на машине!

Аглая спрятала телефон.

— А Роман тоже писатель? — спросила она.

— Да, немного.

Пластинка погасла, Аглая опять ее разожгла.

— Ладно, мне пора бежать, а то мама нервничает.

Аглая приколола булавку к верстаку и направилась к дверям.

— Погодите!

Она остановилась.

Я достал пять тысяч.

— Это что? Не возьму, не придумывайте…

— На новый три-дэ принтер, — пояснил я. — В фонд общественного пространства.

— Нет-нет! — отказалась Аглая. — Лучше в ящик!

Я не очень понял, чем ящик лучше.

— Ладно, до завтра!

Аглая убежала. Послышался звук мотора.

Я остался один, закрыл дверь. Лег на раскладушку. Лосиная шерсть впилась в спину и шею. Лучше в ящик. Роман, значит, взялся серьезно. Книгу пишет. Пусть пишет.

Я лежал, размышляя, что делать, и в очередной раз склонился к тому, что в моем случае пока лучше не делать ничего. События все еще развивались в русле непонятной логики и неясных целей, и идеальной стратегией оставалась тишина. Ждать и наблюдать. Тот, кто прислал бейсболку, сделает шаг, я в этом не сомневался. Ладно…

Аглая приехала на машине. Теоретически у нее мог иметься муж. Я попытался представить ее кретина-мужа. Безусловный кретин, только кретин может отпустить жену в Чагинск. Кретин и работает в департаменте здравоохранения. Она могла поссориться с этим животным и уехать к маме. Впрочем, он мог работать и в других отраслях…

Я подтянул герметичный мешок, сунул руку, достал пакет. Из пакета вытряхнул бейсболку. Ждать и наблюдать. Следующий шаг не за мной.

Повесил бейсболку на гвоздь.

Выключил свет, перелез в спальник.

Чагинск.

Я закрыл глаза, но знал, что спать не получится. Дождь продолжался по железной крыше, за стенами слышались шаги, казалось, что Истопник Егор неподалеку. Ходит вокруг котельной, обиженный тем, что в его убежище теперь посторонний. Истопник Егор — активный сторонник разгородки. Егор за Разгородку.

Глава 6. Ловля священного тайменя

Из крыши котельной прямо мне на лоб тек холоднейший воздух: то ли дыра в шифере, то ли заслонка какая сдвинулась. Я попытался от этого воздуха закрыться, но голова уже простыла, и сон простыл, я хотел спать, но понимал, что не получится, здравствуй, Чагинск.

Поднялся с раскладушки. Семь часов. В мироздании открылась онтологическая заслонка, вот-вот в нее хлынут коты-онанисты, здравствуй, Чагинск.

Выглянул в окошко. Дождь продолжался, пустырь за библиотекой расквасился, сирень и акация стояли, налитые влагой, вода пробиралась под дверь котельной, и поперек помещения протянулся толщиной с карандаш ручеек. Я сходил в хозблок, умылся и освежился, вернулся в котельную, принял хлорофилл и вскипятил воду для чая. Гулять в дождь не хотелось, и я решил, что побуду в котельной, подожду. Заглянет Аглая. Или еще кто-нибудь, я не сомневался.

Я вернулся в спальный мешок и взял с полки книгу, фэнтези про перемещения в пошлые миры, но прочитать сумел всего несколько абзацев, причем дело было не в тексте и не в самой книге; буквы составлялись в слова, а слова в предложения, но смысл этих предложений непонятным образом ускользал. Я попробовал другую книгу, и с ней произошло то же самое, равно как и с третьей: навык чтения был словно утрачен, поражен реактивной дислексией, как при простуде больной забывает вкус или запах, так и я потерял возможность воспринимать книжное содержание. На всякий случай я взял журнал и убедился, что на журнальный текст внезапный недуг не распространяется. Жаль, что никакого желания читать журналы не возникло, пришлось вернуться к телефону.

К хмурому утру и дождю, пожалуй, лучше всего подходил оптимистичный Гандрочер Кох. Он успел выложить новый ролик, но отчего-то не огнестрельной тематики, а холодной. Гандрочер испытывал, по его словам, весьма редкий экземпляр австрийского штыка девятнадцатого века и заверял, что штык стопроцентно аутентичный, находившийся в его семье с тысяча девятьсот пятнадцатого года, с того момента, как прадед принес штык с Первой мировой. И пробил час штыку вспомнить дело.

Гандрочер пригласил зрителя в столярку и начал с колбасы. Мне показалось, что это довольно банально — колбасу рубили штыками, палашами и шашками до и наверняка будут рубить после, к тому же с колбасой штык справлялся без затруднений, правда, слегка замешкавшись на сырокопченой. Но сегодня Гандрочер внес в свои пьесы свежую струю. Проверив штык на колбасе, он объявил, что пробил час реального испытания и