значит, подарки, — напомнил я.

— Что?

— Пикник Механошина. Они нажрались и собрались дарить мэру подарки.

— Да, подарки… Подарки разные дарили, ружье, кофеварку, статую, ну и адрес.

— Какой?

— Шуточный. Что Механошин вроде как столбовой дворянин в восемнадцатом колене, предводитель благородного дворянства и так далее. Механошин был пьяный, а на радостях нажрался еще сильнее, да и все остальные хороши… Ну и…

— Что?

— Уснули. Напились, уснули.

Снова поехали на мост. Аглая хмурилась.

— Александр Федорович очнулся ночью, решил всех порадовать, взял фейерверк, залез в лодку и поплыл. Правда, зачем-то голым.

— Мне кажется, это вполне логично, — заметил я. — Голым гораздо сподручнее, все приличные люди фейерверки голыми запускают. Старина Хэм всегда так делал.

Аглая взглянула на меня с некоторым сомнением.

— Это не доказано, — исправился я. — А дальше что?

— Поплыл, уснул. Ингирь быстрый, особенно внизу, и Механошина аж до Макарьева унесло.

Перебрались за мост. Я успел посмотреть влево. На путях стояли два состава — товарный с пустыми вагонами и порожний лесовоз.

— Под Макарьевым лодка опрокинулась, а Механошин в сетях запутался, — сказала Аглая. — Рыбаки вытащили. Как, Ихтиандр, тебя зовут, спрашивают. А он еще не протрезвел, начал права качать, они все это записали и в Сеть выложили.

Повернули к городской больнице, но, к счастью, проехали мимо, на второй день в Чагинске с больницей не хотелось пересекаться.

— Механошин попытался замять, но не получилось — весь город ржал. К мэрии каждый день селедку подбрасывали, ну и частушки…

— Частушки, это интересно, — сказал я.

— Я не помню, — предупредила Аглая. — Но Александр Федорович очень из-за них расстраивался.

— Любой бы расстроился. Так его за «утрату доверия» сняли?

— Нет, как ни странно. Он сдулся быстро, ну и умер себе потихоньку. Приехали.

«Логан» стоял перед небольшим кирпичным домом с зеленой крышей. Дом, гараж, антоновка.

— Это правда? — спросил я. — Что вы рассказали про Механошина?

— Похоже, что да.

— Слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

— Вроде правда. В Интернете уже сложно найти, Механошин там голый. И рыбы много попалось.

— Рыбы?

— Да. Вытащили сети на берег, он шевелится, а вокруг подлещики скачут.

Я представил на секунду картину. Если бы про это узнал поэст Уланов. В сетях подлещик, в силках хорек, песец в капкане. Русь. Рагнарёк. Не восстать из Чагинска без книги.

— Бабушка считала, он неплохой, в принципе, мэр был, — сказала Аглая. — Хотел построить… Кажется, лампочки энергосберегающие планировал выпускать. И сыр. А Зинка ничего не хочет выпускать, она не по этому делу, она не про выпускать. Она про запускать.

— Зинка?

— Да вы ее знаете! Зинка же! Зинаида Захаровна, клубом заведовала. После Механошина ее поставили.

Зизи, мечта и боль Хазина, укротительница носочного питона, Хазин за ней волочился. Я непростительно забыл про Зизи.

— Зинаиду Захаровну?

— Ага. После Механошина ее и назначили. Вчера еще заборы белила, а сегодня мэр.

Зинаида Захаровна, ай-да-да.

— Стала мэром, — сказала Аглая. — И за копейку удавится, прорва. Все пилит-пилит…

Я понимающе кивнул.

— Лесопилки у нее, — пояснила Аглая. — Тес, брус, еще гадость какая-то. Сидит…

Зазвонил телефон. Мой. Эрп.

— Привет, москвич, — начал Эрп. — Это я. Как у тебя дела?

Аглая вежливо покинула машину.

— Как здоровье, москвич? — спросил Эрп. — Береги свое здоровье…

— Не надоело? — вяло спросил я.

— А я вижу, куда ты уехал, — не ответил Эрп. — Косяк за тобой, ты помнишь?

— Помню, Герасим, помню.

— А вот дурковать не надо. — Эрп сделал ласково-страшный голос: — Ты с нами не дуркуй. И не отключайся, я тебе еще не договорил, если отключишься, я к тебе приеду…

Эрп был традиционно терпелив и настойчив, я слушал, как он канючит, и иногда мне становилось несколько беспокойно. Я опасался, что он здесь. За углом, на улице Амбулаторной, сидит в машине, ест шаурму и нудит в трубку. Он ведь мог потащиться сюда.

Через пять минут Эрпу надоело, и он отключился. Я на всякий случай попробовал позвонить Треуглову. Бесполезно. Это мог быть и не Треуглов. Треуглов представлялся вполне вменяемым человеком, мы бы договорились, зачем посылать Эрпа, зачем отрезать палец Луценко…

А вообще-то я не видел отрезанный палец Луценко. Кровь, тряпка, отрезанного пальца нет.

Набрал Луценко. Он не ответил. Аглая стояла у забора. Смотрела в телефон. Я помахал, она вернулась к машине.

— Виктор, а я еще хотела спросить… — Аглая достала бумажные платочки.

— Спрашивайте.

— Вы на самом деле книгу про исчезновение писать собираетесь?

Аглая стала протирать платочками лобовое стекло. Протирала, комкала, прятала в сумку.

Я захотел сказать правду.

Но сказал по-другому.

— Да, конечно.

— Тогда хорошо. Пойдемте обедать.

Аглая жила в том же самом доме, белый кирпич, экономическая кладка. Терраса расширена, справа тоже пристройка, правда, из красного. Дровник обзавелся вторым этажом. Дом Аглаи увеличился, вместо уродливого дощатого забора появился аккуратный штакетник.

Мама Аглаи внешне была совершенно посторонней женщиной, между ней и дочерью отсутствовало минимальное сходство, однако в родстве сомневаться не приходилось: поворот головы — и мама, и Аглая слегка задирали подбородок, но мама натягивала кожу на шее сильнее.

— Это Виктор, — представила Аглая.

— Здравствуйте, Виктор! — обрадовалась мама.

— Это моя мама, Надежда Денисовна.

— Очень приятно, — слегка поклонился я.

Надежда Денисовна выглядела прилично.

— Премного о вас наслышана, — улыбнулась она. — Очень рада знакомству, пожалуйте к столу!

— Спасибо!

Мы пожаловали в большую комнату, там нас действительно ждал стол. Комната, как я люблю, квадратная, на восток и с четырьмя окнами. Диван, телевизор, комод. Цветы на подоконниках.

— Может… восемь капель? — подмигнула Надежда Денисовна.

Я отказался. Хорошо, что Аглая не похожа на свою мать.

На столе никакой синей рыбы я не отметил, но в целом обед радовал: овощной салат, сыровяленная колбаса, маринованные помидоры, нашпигованные зубчиками чеснока, соленые огурцы, маслята в масле. Помимо закусок Надежда Денисовна пообещала сырный суп на первое, картофельную запеканку на второе, пирог яблочный со сливками.

Рыба нашлась в салате, копченая скумбрия, хотя, по-хорошему, сюда подошла бы маринованная, копоть в блюде доминировала и гасила вкус, перебивала рукколу и редис. Отчасти спасала положение нежданная, не по сезону, спаржа, которую, впрочем, не бланшировали, а порубили, как стручковую фасоль. Но, как ни странно, именно спаржа, судя по всему со своего огорода, придавала салату неожиданной свежести и пикантности. Подавался салат с горчичным маслом.

— Мне Аглая про вас все уши прожужжала, — сообщила Надежда Денисовна.

— Мама! Ничего я не жужжала!

— Я помню. Еще как жужжала! Я в отпуске как раз была, звоню из Сак, а Глаша пять минут про вас по межгороду рассказывает! Просила книгу вашу привезти! Здесь у нас настоящий писатель, хочет стихи ему показать…

— Я не сочиняла стихов!

Аглая