место. То первое посещение было для него слишком тяжелым испытанием. На следующий день Чандлер слег в постель с тяжелым приступом нервной прострации и в конце концов был объявлен физически неспособным занимать должность, на которую он был избран. Таким образом, 4 марта вместо него состоялась инаугурация вице-президента Горация Килдара.

Такой поворот событий раздражал Флекнера еще больше. Он намеревался вытянуть из Чандлера подробности того, как тот был намерен передать награбленное в трасте настоящему хранителю сокровищ, и с этого момента он проследил бы место, где они были спрятаны, и их владельца. Ибо в разгар всей своей разнообразной деятельности Флекнер никогда не упускал из виду свою главную цель – прибрать к рукам это огромное сокровище, накопленное за годы успешной деятельности организации.

Однажды вечером, вскоре после инаугурации, когда мы с Пристли были одни в моей комнате и убедились, что профессор занят манипулированием общества, Пристли признался мне, что он, наконец, расшифровал новую комбинацию приведения телефоноскопа в действие, осторожно наблюдая за работой Флекнера.

– Когда-нибудь в скором времени у меня появится шанс им воспользоваться, – сказал он. – Я собираюсь покончить со всем этим. Я свяжусь с окружным прокурором и расскажу нашу историю. Что, если я действительно пожертвую собой и своим состоянием? Так больше не может продолжаться.

Далеко за полночь мы обсуждали планы по осуществлению этой схемы. Главная трудность заключалась в том, чтобы добраться до телефоноскопа, не будучи обнаруженными Флекнером или одним из его людей.

Шанс представился по чистой случайности неделю спустя. Джеймс, который в то время нес вахту, принес подносы с ужином для всех нас четверых. Оказалось, что чего-то не хватает, и он вернулся за этим на кухню. Флекнер в этот момент склонился над своими записями, повернувшись к нам спиной. Пристли, повинуясь внезапному вдохновению, протянул руку и незаметно поменял наши кофейные чашки. В тот вечер Флекнер и Джеймс пили кофе с наркотиком. Полчаса спустя достойная пара спала в своих креслах.

Наконец Пристли, проверив, крепок ли их сон, торжествующе подошел к пульту управления телефоноскопом, успешно набрал комбинацию, и мгновение спустя экран засветился лучом готовым к действию. Затем он схватил направляющий рычаг и повернул луч в направлении дома окружного прокурора.

– Теперь поговорим о конце криминального треста! – взволнованно прошептал он.

ГЛАВА XX.

Голос из ниоткуда

Окружной прокурор округа Нью-Йорк жил в красивой квартире на Аппер-Риверсайд-драйв. Яркие огни этой магистрали вспыхнули на экране, когда Пристли провел лучом по номерам домов, пока не добрался до того, который искал. Затем, уже внутри, он спроецировал свое собственное изображение и продвинул его через большой зал, увешанный гобеленами, к столу и объявил, что мистер Томас Пристли желает видеть окружного прокурора.

Дежурный по залу получил острейшее ощущение в своей жизни. Он регулярно читал газеты. Допустить, чтобы обвиняемый преступник, занимающий видное положение, совершивший побег, который был сенсацией в течение нескольких недель, спокойно пришел на светский прием к прокурору, после того как все надежды поймать его были оставлены, было слишком. Молодой человек мгновение недоверчиво смотрел на Пристли, затем собрался с мыслями и испуганным голосом объявил по телефону о посетителе. После мгновения благоговейного трепета он доложил Пристли, что окружной прокурор был дома и хотел бы его принять.

– Восьмидесятый этаж, квартира двадцать, – начал он, но его голос был заглушен, насколько мы могли судить, внезапным жужжащим ревом. Экран погас, за исключением бледно-желтого свечения, которое показывало, что луч все еще включен, но не регистрирует никаких изображений.

Рев проник даже в одурманенное сознание Флекнера, и он, вздрогнув, проснулся.

– Что это? Что это? – вскрикнул он, вскакивая. – Что вы, парни, делаете?

– Машина, похоже, взбесилась. Мы пытались остановить это, – поспешно соврала я.

– Комбинация была подделана! Кто это сделал? – выкрикнул Флекнер, прыгая к пульту управления.

– Ты, должно быть, оставила ее включенной, когда ложился спать. Я обнаружил это лишь тогда, когда услышал рев и вышел из своей комнаты, – отважился сказать Пристли, умело поддерживая мою лож.

Но теперь Флекнер боролся с рычагами и какое-то время не обращал на нас никакого внимания. Он уверенно выключил питание и осмотрел запутанную сеть проводов. Казалось, он не испытывал никаких затруднений. Затем он снова включил питание, и рев возобновился. Экран снова засветился бледно-желтым. Он попытался манипулировать лучом, но не получил никаких результатов. На экране ничего не появилось, и рев продолжался.

Он снова изучил каждую деталь своего механизма, проводку, плату управления, силовые кабели и трансформаторы.

– Я могу только предположить, что какое-то большое земное электрическое возмущение повлияло на луч и временно вывело его из-под контроля, – высказался он наконец. – В высшей степени интересное явление!

Он просидел остаток ночи, проводя различные тесты и делая обширные заметки об этом феномене, который, признаюсь, мало интересовал Пристли и меня. Мы были слишком недовольны потерей возможности пообщаться с внешним миром.

Я мрачно размышлял, как долго окружной прокурор стоял в нетерпеливом ожидании, чтобы поприветствовать человека, которого он искал по всему миру, и что случилось с нервной системой дежурного по залу, когда он увидел, как этот удивительный герой растаял в воздухе у него на глазах.

Но незадолго до рассвета наш интерес к капризам телефоноскопа внезапно пробудился. Некоторое время этот рев, похожий на шум множества вод, медленно затихал, сначала звуча как водопад, затем как ручей, затем как низкий гул далекого дождя и, наконец, как слабое дуновение летнего ветерка, за которым последовала тишина.

По мере того как звук затихал, свет на экране постепенно набирал силу, пока не превратился в яркое свечение. На мгновение он превратился в интенсивный белый свет, затем медленно потускнел, пока не стал напоминать последний слабый отблеск закатного послесвечения.

Флекнер на мгновение прекратил свое расследование, не зная, что делать дальше. Мы сидели, все четверо, с любопытством уставившись на экран, который после того, как так долго выполнял наши приказы, внезапно взбунтовался. Затем в безмолвной тишине комнаты с экрана донесся звук человеческого голоса, мягкого, девичьего голоса невыразимой сладости, поющего удивительную, привлекательную мелодию.

Долгие мгновения мы сидели, затаив дыхание, зачарованные. Песня поднималась и затихала, то приближаясь, то отдаляясь, как музыка, несомая над широкими водами порывистым бризом. Она все еще преследует меня, после всех этих лет.

Я не делаю никаких попыток воспроизвести её здесь. Никто из нас не был настолько музыкально подготовлен. Мы сохранили ее фонографическую запись, но композиторы, которые с тех пор прослушали эту запись, обнаружили, что мелодия не соответствует общепринятым гаммам, и это не позволило им записать ее на бумагу и воспроизвести по