материализованную мечту о величии, соперничающую с древней концепцией золотой загробной жизни.

Но где же был этот клад? О его местонахождении мы были так же не осведомлены, как и всегда. Это было больше, чем раньше, наше Сокровище Тантала, лежащее на виду, но, как всегда, вне нашей досягаемости.

Для профессора Флекнера это перестало быть академической проблемой. Исчезла спокойная сосредоточенность ученого и человека с чистым интеллектом. На его месте снова был лихорадочный, алчный искатель скрытых богатств.

Он расхаживал взад и вперед по лаборатории, не отрывая глаз от сводящей с ума картины сверкающего сокровища и тщетно ломая голову над каким-то еще не опробованным им методом определения того, где находится конец нашего волшебного луча. Так прошла ночь. Пристли и я время от времени дремали в своих креслах. Наступило утро, и мы позавтракали в угрюмом молчании. Эта тайна начинала нам надоедать.

Затем внезапно снова зазвучала та влекущая песня.

– Если бы мы только могли определить язык или диалект, на котором она поет, мы могли бы определить общую четверть земного шара, в которой находится ваше сокровище.

Пристли рискнул.

– Жаль, что мы не осмеливаемся пригласить экспертов по языку, чтобы идентифицировать его.

Флекнер резко остановился и радостно хлопнул в ладоши.

– Идея! – воскликнул он. – Молодец, Пристли! Мы не можем привлечь к нам экспертов, но мы можем донести до них нашу таинственную песню.

Пристли и я с тревогой посмотрели друг на друга. За все время правления террора, который он вдохновлял, Флекнер никогда не был настолько самонадеян, чтобы появиться за пределами своей квартиры или на мгновение отказаться от притворства, что он путешествует по Южной Америке. Каким бы надежным ни было его тайное влияние на криминальный трест и через него на механизмы закона, все еще была вполне возможна связь какого-то неизвестного нам человека или лиц с Пристли, и широкая общественность все еще требовала поимки Пристли и, как полагали, его двадцатимиллионное состояние было обманным путем выведено из государственной казны. Флекнеру, однажды пойманному и удерживаемому в качестве свидетеля по делу Пристли, было бы нелегко дольше скрывать секрет своего телефоноскопа и тот всеобщий хаос, который он с его помощью учинил.

Теперь же он был достаточно безумен, чтобы предложить спокойно выйти и разоблачить перед различными посторонними один из результатов использования этого инструмента.

Но старик был не настолько безумен, чтобы не заметить нашей тревоги. Я думаю, что, поглощенный играми со своим изобретением, он до сих пор не осознавал, что его гости-пленники больше не находились в наркотическом ступоре, в котором он их держал.

Он внимательно переводил взгляд с одного из нас на другого, но, естественно, никак не прокомментировал нашу восстановившуюся остроту ума. Я с беспокойством подумал, не заподозрит ли он подмену кофе и не заменит ли его каким-нибудь другим продуктом из нашего рациона, возможно, с большими и более эффективными дозами препарата. Я решил при первой же возможности предупредить Пристли, что мы должны есть экономно из всего, что поставлено перед нами.

Во всяком случае, он успокоил нас относительно своего следующего шага.

– Я не собираюсь подвергать нас какой-либо опасности, – объяснил он. – Помните, что я все еще должен путешествовать в Андах, и будет вполне правдоподобно, что я могу воспользоваться междугородним телефоном оттуда. Просто понаблюдайте за моей работой и убедитесь, насколько это просто и безопасно.

Пока профессор говорил, он, должно быть, нажал секретный переключатель, соединяющий квартирный телефон, потому что теперь он набрал номер на панели вызова своего настольного телефона.

– Могу я поговорить с доктором Бонстеллом? – спросил он через мгновение.

Я узнал имя заведующего кафедрой языка Колумбийского университета, всемирно известного филолога.

– Доктор Бонстелл? – продолжил Флекнер через мгновение. – Это профессор Руфус Флекнер. Возможно, вы уже знаете из газет, что я отправился в отпуск в Анды. Я звоню сейчас из города Санта-Бразос на севере Чили. Я столкнулся с любопытным явлением в вашей области наук и хотел узнать ваше мнение по этому поводу. Я хотел бы узнать об этом, прежде чем покинуть регион, поэтому я решил проконсультироваться с вами по междугороднему телефону. Группа бродячих менестрелей, по-видимому, цыганского племени, вчера спустилась с гор и дала мюзикл на здешней площади. Они пели по большей части на зингаро, или испанском цыганском диалекте. Но одна молодая женщина спела маленькую песенку на совершенно другом языке. Ни я, ни кто-либо из местных жителей, у которых я брал интервью, включая индейцев нескольких разных племен, которые были на площади, не смогли найти в нем никакого сходства с каким-либо знакомым языком. Я попытался опросить цыган, но получил только подозрительное пожатие плечами. Они не позволили мне добраться до самой девушки. Я сделал фонографическую запись песни и хотел бы передать ее вам, если вы поставите фонограф перед вашим приемником. Вы можете позволить разным людям в вашем отделе прослушать это на случай, если вам это окажется не знакомо.

Очевидно, доктор Бонстелл проглотил эту историю и с готовностью согласился на просьбу, потому что Флекнер достал пластинку с песней, вставил ее в аппарат и поставил перед передатчиком своего телефона. И снова я был вынужден восхититься непревзойденным мастерством старого лжеца.

– Минутку, профессор Флекнер, – сказал я, осторожно накрывая рукой наш передатчик. – Почему бы не проиграть и с устным диалогом тоже? Возможно, это будет легче понять, чем слова песни.

Он посмотрел на меня сочувственно.

– Блестящая идея! – усмехнулся он. – Это было бы очень кстати, если бы они узнали этот язык, и разговор нашей таинственной пары случайно выдал историю о сокровище!

Он оттолкнул меня от телефона, и я смущенно затих.

Но доктор Бонстелл, прослушав песню и сделав ее запись, заявил, что он в таком же неведении, как и мы. Он не обнаружил ни малейшего сходства ни с одной из общих языковых семей. Однако он согласился, чтобы люди из его отдела попробовали это сделать. Профессор Флекнер договорился позвонить ему через двадцать четыре часа и получить его отчет.

Вскоре после того, как Флекнер завершил эти приготовления, на экране замелькали дальнейшие события. Изображение начало раскачиваться взад и вперед, открывая различные секции золотого хранилища, становясь то тусклым, то ярким.

Профессор занервничал при этом.

– Я надеюсь, что мы не потеряем его сейчас, когда есть шанс разгадать загадку. Это самая неприятная часть того, что ты не можешь управлять прибором. Однако я уже многое доказал. Земной электрический ток огромной мощности был создан каким-то сейсмическим возмущением. Наши лучи были пойманы и удержаны им. Они недостаточно сильны, чтобы оторваться или быть направленными независимо. Нам просто придется