– Да, идея грандиозная, – согласилась я. – Гм… Какое у вас… то есть тебя, необычное… виденье!

– А, ты про кожу! – кивнула Настя. – Это – не реализм, как ты сразу можешь понять. Вообще ненавижу реалистичные портреты, они такие скучные и банальные! Я в своих картинах выражаю внутренний мир человека, то, каким я его вижу. Думаю, мои работы можно справедливо назвать уникальными, с фотографии-то все могут срисовать! Я поэтому пишу только с натуры, ведь как по фото узнаешь душу человека?

– Да, душа у него, – я кивнула на портрет, – надо сказать, весьма яркая…

– Я очень хорошо знаю Никиту, – широкая улыбка Насти теперь была обращена к ее красавцу натурщику с душой наподобие радуги. – Поэтому и могу писать его, тебя, например, я бы не взялась, так как мы едва знакомы. Но если вздумаешь заказать свой портрет – тогда пообщаемся поближе!

Ну уж нет, не нужно мне изображение моей души. Даже не знаю, какую бы цветовую гамму Настя подобрала для меня – скорее всего, болотно-зеленую или серо-коричневую, я, к счастью, к богемной тусовке не имею никакого отношения…

– Нет-нет, пока не надо! – поспешила отказаться я. – Предложение, конечно, заманчивое, но я пока воздержусь. Я с вами… тобой, по другому поводу поговорить хотела… – Я постоянно забывала, что Настя привыкла к фамильярному общению, наверно, даже этим подчеркивала свою уникальность как художника. Я же ко всем людям всегда обращалась согласно этикету, и сейчас мне то и дело приходилось исправляться.

– А, я-то подумала, мне Роман клиентку подослал! – призналась Настя. – У нас с ним разная манера живописи, так, как я пишу, он не умеет… Ой, я же даже не предложила тебе присесть!

Молодая женщина засуетилась, принесла заляпанную краской табуретку и поставила рядом со своим мольбертом. На вид стул казался совсем ненадежным – я опасалась, что если сяду, то он развалится подо мной. К тому же не хотелось пачкать джинсы – вполне возможно, кое-где краска была свежей и невысохшей, а насколько я знаю, масло отстирывается с трудом.

– Прости, что такая некрасивая табуретка, – заметив мои колебания, принялась извиняться Настя. – Гостей не ждала, а Никита привык к творческой обстановке…

– Да ладно, не беспокойся, – мне пришлось осторожно усесться на табурет, надеясь, что джинсы не испорчу.

– Никита сейчас чайник с кухни принесет, можем чай с печеньями попить! – изобразила Настя радушную хлебосольную хозяйку. – Что-то и правда есть захотелось, я, когда работаю, все время забываю и об обеде, и об ужине. Иногда даже Никиту прошу, чтоб напоминал мне поесть, а то если до вечера пишу, все магазины поблизости закрыты оказываются… В мастерской холодильника нет, поэтому беру с собой только то, что не портится. Вчера конфеты шоколадные были, только мы их утром доели…

Да, художники, подумала я. Вечно голодающий народ, у кого денег на еду нет, а кто про нее вообще забывает.

– Ну, Ван Гог, к примеру, вообще иногда на хлебе жил, – вспомнила Настя, доставая пакет с какими-то круглыми хлебобулочными изделиями. – Зато, когда в больницу его поместили, он разбавитель пил и краску ел, чтоб покончить жизнь самоубийством. Вообще в некоторых книгах пишут, якобы у него с мозгами были нелады, вот он и перепутал тюбик с краской с едой, но на самом деле он просто хотел помереть, чтоб в психушке не лежать. Кадмий желтый – он же ядовитый, а разбавитель, так вообще адова смесь, если выпьешь, желудок разом сожжешь.

– И как, удалось ему? – поинтересовалась я. О Ван Гоге ничего не читала, знаю только эпизоды его жизни из рассказов Светланы и Романа Александровича. Видимо, товарища Винсента все творческие люди любят – кого ни послушай, только о нем и говорят. А может, просто о нем много писали, неоднозначная личность была…

– Нет, врачи помешали, – покачала головой Настя. – Его лечили, долго очень. Пока Винсент в больнице находился, ну, когда уже лучше ему стало, то начал писать портреты врачей. Ему, правда, не все соглашались позировать. Одного молодого доктора изобразил, а тому не понравилось. Картину на чердак забросили, зато потом, после смерти гения, она стала всемирно известной.

– Да, не повезло Ван Гогу, – сочувственно изрекла я. – Жил в нищете, зато после смерти его ценить стали, только ему от этого ни жарко ни холодно!

– Вот-вот! – подтвердила жена Кузнецова. – В основном все настоящие художники при жизни не признаны, а только спустя сколько-то лет после смерти их картины начинают продавать за миллионы. Ван Гог, правда, сумел продать одну свою картину, только его это не спасло. В конце концов, он приехал к брату, у которого родился сын Винсент, названный в честь художника, и там, бродя по унылым полям, застрелился. Ужасная смерть. Говорят, над семьей Ван Гогов тяготел злой рок – его брат тоже умер, немного позже.

– Почему же люди тогда выбирают себе профессию, связанную с изобразительным искусством? – Я поддерживала диалог, намеренно заставляя Настю болтать о всякой всячине, чтобы та потеряла бдительность, и уже потом вывернуть беседу на интересующую меня тему. – Раз все живописцы прозябают в нищете, то ни один здравомыслящий человек не станет обрекать себя на столь безрадостную судьбу!

Настя потеребила в руках кисточку и задумчиво произнесла:

– А потому что живопись – это прежде всего не выбор профессии, а призвание, – изрекла она глубокомысленно. – Если человек рожден для того, чтоб рисовать, он не сможет жить иначе. Конечно, сейчас многие превращают живопись в хобби, развлечение, а занимаются совсем не своим делом. Но куда деваться! Хотя Роману, например, повезло – он работает преподавателем и еще сам пишет. А я вот учить не умею – мне легче самой написать работу, чем объяснять, что да как делать. И к тому же у меня своя манера, которая не подходит ни под одно учебное заведение. Многие люди не понимают моих картин, но мне плевать. Когда уеду за границу, там точно стану известной художницей! У нас в России люди не умеют мыслить свободно, практически все утратили способность чувствовать сердцем, боятся расширить свое сознание…

– Хм, некоторые расширяют свое сознание, – возразила я, – сомнительными методами. Например, посредством употребления психотропных препаратов или того же самого алкоголя…

– Я к ним не отношусь, – с гордостью заявила Настя. – Хотя иногда люблю побаловаться, косячок раскурить… Кстати, хочешь, может? У меня где-то «ганешки» завалялись. Никит, не помнишь, куда я положила?

– Нет-нет, я не употребляю наркотиков, – поспешила отказаться я. – Да и тебе не советую.

– А это и не наркотик, – возразила Настя. – «Ганешки» – это такие сигариллы из Индии, их раньше во всех эзотерических магазинах продавали, сейчас, правда, запретили. Хотя это даже не гашиш и не конопля, а просто специальные травы, но не наркотические. От них вообще ничего не будет, только небольшое расслабление и улучшение настроения!

Ага, конечно, все наркоманы так говорят – мол, счастье наступает, стоит дозу принять. А потом – ломка и все сопутствующее…

– Я их из Индии заказываю. – Настя, видимо, не заметила моего скептического выражения лица. – Вот мечтаю в Индию переехать насовсем… Я там была несколько лет назад, там очень здорово! Обожаю всякие индийские вещи, сумочки со слониками ручной работы, одежду для йоги…