Марина, повернув голову, через плечо вытаращила на Джессикуглаза. Настоящая леди не должна даже слова такого знать – «любовник», не то чтовысказывать столь неприличные мысли! Впрочем, ее слова и мысли не шли ни вкакое сравнение с тем, о чем думала сама Марина.

– Я вас опять шокировала? – задиристо глянула Джессика. –Этого я и добивалась. Теперь вы не позволите Десмонду себя снова мучить.

– Легко мучить тех, кто не может защищаться! – Марина отошлапод прикрытие дверцы огромного платяного шкафа и принялась спускать с плечплатье.

– А вы защищайтесь! Наслаждайтесь каждым днем своей жизни!Вы свободны, а Десмонд обременен Агнесс, которая липнет к нему, как…

– Как банный лист, – хмуро сказала Марина, выпутываясь измятой юбки.

– Что-что?

Марина спохватилась: она ведь заговорила по-русски.

– Я хотела сказать, как пиявка.

– Вы, верно, влюбились в Десмонда еще в России? Встретилисьс ним в какой-нибудь романтической обстановке и вообразили, что он женится навас? Однако браки между кузенами не очень хороши для будущих детей, к тому же…

– Мы не по крови кузены, а по свойству, – зачем-то пустиласьв путаные объяснения Марина. – Мой покойный батюшка – брат жены графаЧердынцева, брата покойной леди Маккол…

– Да? – удивилась Джессика. – Помнится, Десмонд представилвас как родную племянницу своей матушки. Но я, наверное, что-то напутала.Впрочем, дело не в том! Будь вы никакой не кузиной, а даже любовницей нашегодорогого Десмонда, на которой он тридцать раз обещал жениться, я бы все равносказала вам, Марион: держитесь от него подальше! Для любящей, страстной женщиныбыть рядом с таким мужчиной – саморазрушение. Десмонд – человек холодный. Ахолодные люди великие эгоисты. В них действует более ум, нежели сердце; ум жевсегда обращается к собственной пользе, как магнит к северу. Десмонду нужнажена такая же, как он сам. Женщина, для которой имя и звание леди Маккол важнеевсего. Ее удовлетворит власть над великолепным замком, над сонмом трепещущихслуг, над арендаторами… И если даже муж не сможет полюбить ее, он будет в своемроде покорен ей, ведь она будет держать в руках бразды правления хозяйством. Изнаете, когда настанет пик ее торжества? Когда она воспитает своего сына,будущего лорда Маккола, в ненависти и презрении к его отцу! – Голос Джессикивзмыл до высокой, почти торжествующей ноты и вдруг оборвался коротким рыданием.

Изумленная Марина выглянула из своего прикрытия и увидела,что ее наставница стоит посреди комнаты, безвольно свесив руки, и с омертвелымвниманием разглядывает полунагую нимфу, танцующую на голубом ковровом поле.

– Да вы почти в обмороке, Джессика! – Марина, испуганная еевосковой бледностью, кинулась, как была, неодетая, вперед, подхватила Джессику,подвела к креслу. – А у меня отродясь не водилось нюхательных солей!

– Не тревожьтесь, – едва слышно прошептала Джессика. – Всеуже прошло. Просто, Марион, как-то так случилось, что вы – единственныйчеловек, угадавший боль, скрывающуюся под моей улыбкой. Слушайте же… В тотстрашный день, когда сгорел мой дом и погибли родители, я была с Алистером. Мыпоехали кататься верхом, но конь мой вдруг захромал, и нам вдвоем пришлосьвозвращаться на коне Алистера. Когда добрались до Маккола, уже стемнело.Алистер предложил мне заночевать в замке, а родителей предупредить письмом. Такмы и сделали и легли спать. А наутро посыльный, заикаясь от ужаса, сообщил, чтоРичардсон-холл сгорел и все, кто был в нем, погибли. Говорили, что мне повезло,меня спас божий промысел. Но потом я пожалела, что не умерла, потому что узналапро Гвендолин и ее ребенка… Представляете, каково мне было, дорогая Марион?Если бы Алистер был жив, я бы заставила его хотя бы уважать меня, у нас быродились свои дети… А так получилось, что Гвендолин одержала надо мной верх,пусть и мертвая.

– Как мертвая? – У Марины от изумления даже голос сел. – Выже говорили, что она ушла в монастырь.

– Ну да. Однако в монастыре стало известно, что новойпослушнице, так сказать, тесен поясок. Ее хотели выдворить, потом христианскоемилосердие взяло верх и ее оставили, допуская к ней только ее подругу Флору.

– Флору? А, помню, – кивнула Марина. – Вы говорили, чтоФлора – молочная сестра Алистера и что мистер Джаспер… словом, у них ребенок,дочь.

– Хм, в свете последних новостей неизвестно, кто отецдевочки. Джаспер ведь уверял в своем дневнике, что не способен иметь детей.Наверное, Флора с кем-нибудь согрешила, а он простил любовницу. Но это уж ихдела, которые меня не интересуют. Мы говорили о Гвендолин. Так вот… Она родиламертвого ребенка, а через сутки умерла от родильной горячки. Флору, бедняжку,это так потрясло, что у нее начались схватки, и она прямо там, в монастыре,родила свою дочь. Джаспер узнал о том, примчался, увез любовницу в деревню…

– А Гвендолин? – перебила Марина, едва дыша. – Что было сГвендолин?

– Да умерла она, я ведь уже говорила! – сухо ответилаДжессика.

«Значит, мне и Урсуле являлся призрак Гвен, которую терзалиадские силы, а вовсе не насильник, – отрешенно подумала Марина. – Или я тожесошла с ума?»

– Вы уверены?

– Как я погляжу, вы и впрямь всерьез озабочены проблемамиМаккол-кастл, – через силу улыбнулась Джессика. – Можете не сомневаться:Гвендолин мертва. Я даже знаю, где покоится ее тело.

– Откуда? – вскинула брови Марина.

– В монастыре мне показали место, где она покоится.

– А ребенок?

– Разумеется, похоронен там же. И если я всплакнула тогда,то не над прахом Гвендолин, а лишь над бедным малюткой, который… Понимаете,ведь если бы Алистер погиб уже после того, как мы с ним поженились… я могла бывзять ребенка Гвендолин и воспитать как сына или дочь.

– Дочь… – эхом отозвалась Марина, и у нее вдруг мурашкипобежали по спине от внезапной догадки. – Дочь!

– Что – дочь? – обеспокоенно глянула Джессика.

– Ох, не знаю! – возбужденно пробормотала Марина. – Не знаю,но…

– Но – что? – повторила Джессика.

– Ерунда, я даже не уверена, стоит ли говорить…

– Нечестно делать намеки, а не говорить! – надуласьДжессика.

Марина глубоко вздохнула. Невероятная догадка так ираспирала ее!

– А что, если ребенок Гвендолин вовсе не умер? Что, еслиФлора взяла его, в смысле ее, и выдала за свою дочь? – выпалила она.