– Вот, – в руках Сига держала гитару. – Спой, Бат, а? Пожалуйста.

Чачу удивляло, почему девушка вообще терпела его пение? Нет, играл он довольно прилично, а вот особым голосом никогда не отличался. И чем дальше, тем становилось хуже. Даже самому голос больше казался карканьем ворона, а уж со стороны… Однако слушала, получая от этого явное удовольствие. И не только всякую лирику, но и армейские песни, с некоторых пор преобладавшие в репертуаре. А иногда, когда Чачу был в ударе и играл что-нибудь плясовое, пускалась в танец.

Но танцевала! Чачу невольно засматривался, любуясь плавными движениями. Хотелось… Много чего хотелось. Если бы еще между ними не стояла тень приятеля!

– Что? – Чачу проверил настройку, чуть подкрутил колки пары струн.

– «Мамашу»! – засмеялась Сига.

Нет, настроение у нее явно было прекраснейшим. Даже лицо словно освещалось изнутри, делая девушку настолько красивой…

– Хорошо. «Мамашу» так «Мамашу».

Уймись, мамаша! Мир наш велик.

Ты же твердишь, будто очень он жуткий.

Хочешь, чтобы век свой, как миг,

Я провел под твоей пышной юбкой…

Песня была солдатская, очень старая. Даже в далеком уже детстве Чачу не помнил никаких пышных юбок. Но слова не выкинешь. Матери часто хотят удержать возле себя сыновей, а те рвутся поглядеть на мир, попробовать свои силы в борьбе. И ничего с ними не сделать…

Охранник у ворот вновь шагнул к калитке. Кого там еще принесло? А, наплевать!

Существовала лишь древняя песня с бодрящим ритмом, гитара в руках да прелестная девушка рядом. Прочее…

Прочее вдруг проявило себя само. Краем глаза Чачу заметил, как отлетел в сторону страж, и во дворе сразу стало тесно.

Какие-то люди влетали в калитку, другие торопливо перепрыгивали через забор, мчались к дому, отрезали пути возможного отхода…

Рука мгновенно покинула гитару, привычно устремилась к тому месту, где должна была висеть кобура. Но кобуры не было. Странно было бы нарядиться в свободные штаны, один шлепанец на здоровую ногу, простую рубашку и притом подпоясаться форменным ремнем. Да и кого здесь опасаться? До фронта далеко, бандиты среди бела дня не сунутся. А ночью – комендантский час с такой массой патрулей поблизости к полевому штабу маршала, что по улицам трудно пройти даже со всеми положенными пропусками.

– Всем лежать! – рявкнул усиленный микрофоном голос.

Лишь сейчас Бат заметил гвардейскую форму на вторгшихся в сад людях.

Резко побледнела Сига. Глаза ее вдруг стали большими, и в них воцарился первозданный ужас. Изящная кисть прикрыла дрогнувшие, готовые к крику губы.

Передние гвардейцы уже подскочили к двери в дом. Выглянувший на шум охранник был схвачен за шкирку, брошен на землю. Над ним немедленно застыл один из гвардейцев. Рукава закатаны, в руках автомат… Его соратники проскочили мимо. Что-то загремело, потом одиноко грянула короткая, патрона на три, очередь.

– Лежать! – Несколько солдат окружили сидящую на лавочке пару.

Выполнять команду ни Бат, ни Сига не спешили. Очень уж неожиданным вышел переход от покоя к резкому вторжению.

Один из гвардейцев схватил девушку и небрежно швырнул ее рядом с кустами. Спустя мгновение у Чачу сработал инстинкт. Одно движение, и грубиян полетел в траву сам, только в другую сторону от жертвы. Следующего нападавшего Бат просто двинул гитарой. Нежный инструмент не выдержал подобного обращения, переломился с тревожным треньканьем струн, и тут же третий из солдат заученно обрушил на первого лейтенанта приклад автомата. Бат еще пробовал вскочить, однако загипсованная нога не позволяла проделать процедуру быстро. А вот противники были здоровыми и полными сил. Били по-свойски, не прикладами, всего лишь ногами, зато с таким усердием, что оставалось лишь прикрывать наиболее чувствительные места.

– Массаракш! Отставить! – Чей-то властный голос остановил не в меру разошедшихся бойцов. – Вяжите их, прочее после…

Переворот на бок. Взгляд вверх. Начальник был в штатском, и не понять, кто он, бандит, еще кто-нибудь…

– Не имеете права! Я – офицер Боевой Гвардии!

Какие права, когда против – грубая сила?

– Ротмистр Норт. Армейская контрразведка, – коротко представился штатский. Не из вежливости, всего лишь пресекая дальнейшие попытки к сопротивлению. – Вяжите. Потом разберемся, что за птица?

* * *

– Одного не пойму: зачем ты меня вытаскивал? – Вепрь выпустил густой клуб дыма.

Левой руки у него не было. Баллиста рванула так, что от Технаря не осталось вообще ничего. Сам Вепрь как раз отошел в сторону, но и его задело крепко. Он бы истек кровью, останься один среди зловещего леса, но Шляпник, вопреки своим же словам, вернулся. Перевязал раны, перетянул наиболее пострадавшую конечность, вколол какой-то дряни, а затем сначала долго тащил пострадавшего в сторону города, потом – по мере сил вел. Долгий путь оказался роковым в судьбе подпольщика: началась гангрена, и уже в городе не оставалось иного способа борьбы с нею, кроме ампутации.

Только как теперь жить инвалидом? Может, лучше бы разделить судьбу напарника?

Шляпник тоже закурил, помолчал и только потом отозвался:

– Если скажу, ты мне понравился, поверишь?

– С чего бы?

– А ведь понравился. Тут ведь просто: люди приходят ко мне, чтобы сбежать подальше. В горы побаиваются – про тех жителей болтают всякое, да и примут ли они? Хонти и Пандея стали врагами. Какие страны еще остались – никто не знает. Может, и никаких. Вон дальше за Голубой Змеей вообще лежит пустыня, а когда-то был цветущий край. И выродки оттуда лезут. Так что мир велик, только податься некуда. А ты хоть мыслишь глобально. Раз мешает власть, то долбануть по ней ракетой. Один удар – и никаких проблем.

– Что ж сам не долбанул?

– Не умею. Да мне власть и не мешает. Она сама по себе, я сам по себе. Мы живем, почти не пересекаясь. Не будет этих, будут другие. Может, еще хуже.

Шляпник потянулся, затем извлек знакомую флягу:

– Ты выпей, полегчает. Скажи спасибо, заряд в ракете не сдетонировал. Превратились бы в радиоактивную пыль.

– Какая разница? – Вепрь невольно покосился на пустой рукав.

– Большая. Без руки прожить можно. Достанешь документы, мол, пострадал на войне. Еще и пенсию оформишь от правительства. Голова на месте, остальное неважно.

Выпил сам, закурил опять, а затем признался:

– Я ведь, когда рвануло, думал: все. Добаловались ребятки. Просто пошел убедиться, вдруг взрывом чего задело? Тут же и мины, и всякие точки. А наткнулся на тебя. Значит, судьба.

– Судьба, – вздохнул Вепрь.

Но, значит, придется бороться дальше. А уж с двумя ли руками, с одной – какая разница?