общество – то же, что посреди пустыни стоя песок нормировать, бегая за каждым и объясняя, что это ты – владелец его и один имеешь право распоряжаться. Дулю под нос получишь да пинок под зад.

– Даже если так произойдёт как ты рассказываешь… – пристально и задумчиво глянул Иннокентий. – Исчезнет государство и его принуждение, настанет изобилие. Но без борьбы за существование завянет человечество… Помнишь, у Уэллса в «Машине времени» были элои и морлоки, выродившиеся из аристократии и рабочих? Одни деградировали от труда, другие – от безделья, а итог один – по эволюционной лестнице скатились. Ну, предположим, – поднял он палец, окорачивая, дёрнувшегося на стуле Сашу. – Предположим, не будет морлоков, ибо исчезнут классы как ты говоришь. Но дела это не меняет. При всеобщем изобилии, люди превратятся в тупых и безвольных элоев, всё более деградирующих и окружённых дряхлеющими древними механизмами…

– Вот тут ты не прав! Совершенно не прав! И Уэллс ошибался! – вырвался Саша. – Главная ошибка и его, и всего двадцатого века в чём была? В том, что материальное делали единственным объектом устремления, что, конечно, понятно, на фоне небывалого технического прогресса, изменения условий жизни и при этом – продолжающейся яростной схватки за ресурсы, – зло дёрнул он рукой. – Каждый же идеал разрушается достижением его, и потому Уэллса легко понять: вот достигли люди пика, добрались до благополучия всеобщего – и всё, дальше только вниз, не за что бороться, нечем жить, осталось только тупеть и деградировать. Но ведь на деле-то конфликт человеческого существования иной, отнюдь не в возможности или невозможности набить брюхо! Цель человека – в духовном совершенствовании, и тут-то уже не может быть вершины, на которую поднимешься – и всё, баста. Да, пропадут из нашего существования все эти животные вопросики о том, где дрыхнуть, как себя развлечь, что пожрать, дабы с голоду не окочуриться, но заменят их другие, более важные задачи. Как, например, делать добро, приносить пользу, как развиваться? Встанут другие задачи, выходящие за грань физического существования. Скажем, муки душевные, какие-нибудь творческие метания, любовные страдания, жжение нечистой совести, – никуда не денутся. Это загадки вечные, их ни торжество гуманизма, ни достижение высшего материального достатка не искоренят из человеческого бытия.

– Фантастика… – устало пожал плечами Иннокентий.

– Фантастика? Эх ты, слепандя безушая! Да ведь уже на пороге это будущее !

– Если ты об аккумуляторах всяких, то…

– Да причём тут аккумуляторы? Аккумуляторы – последний аккорд в реквиеме по старому миру, а оплакивать покойника задолго до того, как он копыта откинет начали. Коммунизм что такое? Обобществление! И отказ от частной собственности уже начался! Вот смотри: информация уже де-факто обобществлена, в том же интернете ты за секунду практически что угодно можешь найти. Если хочешь знать, инет поначалу так и называли – информационный коммунизм. Идём дальше, а дальше что? Обобществление собственности! И вот посмотри: каршеринг развивается семимильными шагами, аренда жилья вытесняет владение им, напрокат всё чаще дают уже и одежду, мобильные устройства, электроинструменты. Человеку принадлежит всё меньше, понимаешь?

– Да, но за всё это надо платить, – вставил Иван. – Не будет денег, отрежется у тебя доступ к этим благам.

– Ерунда это, – отмахнулся Саша. – В случае, если ресурсы будут безграничны, о какой плате может идти речь? Зачем людям бессмысленно посреди пустыни обмениваться друг с другом песком? Сейчас строится будущий корабль – человечество лишь ждёт прилива! Ну а ты что скажешь? – возбуждённо повернулся он к Иннокентию..

– Да ничего, чушь это всё, – спокойно отозвался тот.

– Какая чушь! Я тебе факты, а ты…

– И я тебе – факты! Слишком ты идеализируешь человечество. Вот прекрасно – наступил твой информационный коммунизм уже сейчас. Не физическое, но хотя бы духовное изобилие – и что народ смотрит в инете в массе? Фрески Микеланджело? Пьесы Кальдерона? Нет, мемасики да порнуху. А что читает? Толстого с Хэммингуэем? Нет, тупых блогеров каких-нибудь да сплетни о знаменитостях. Дальше – обобществление твоё. Ты каршеринговые тачки-то эти видел? Месяц прослужила в прокате, а уже загажена да поломана. Та же история с квартирами съёмными – посмотри что хозяева пишут о постояльцах своих… Нет, без чувства собственности, без осознания, что это твоё, а не чужое…

– Ерунда опять! Ты не понимаешь, что ли, что человеку развиться надо? В детстве ты тоже в книжках, что на полках у родителей попадались, рожицы смешные рисовал, а как вырос да читать научился, неужели не усмехался над детскими своими проказами? Ну так и каждый этот путь станет проходить, поднимаясь от невинного вандализма к познанию прекрасного, принятию себя как члена общества. И вот ещё, – как бы нашёлся он, – недавно я читал о тех, кто больше всего в наших подмосковных лесах мусорит. И знаешь кто? Приезжие в основном, чужие в наших местах. Вот и в мире капитализма человек всюду чужой, везде он лишний и нежеланный гость. Как же в этом дурном доме не испортиться самому и не пожелать сделать гадость – хоть на обоях чиркнуть, хоть ложечку из серванта свиснуть? Ощутив же, что вокруг всё своё, иначе люди будут относиться! Не волнуйся, увидишь ещё – в общем транспорте после себя тряпочкой протирать станут!

– Э-э-э-э-й! – вдруг залихватски взвизнгул в дверях пьяненький тенорок. – Ребята! Ребята!

Все обернулись. На входе, держась за косяк, стоял усатый крепыш лет тридцати в распахнутой синтепоновой куртке и с початой бутылкой пива в руке.

– Сашо-о-о-к! Кешка! – крикнул он, подходя к собранию и наваливаясь руками на плечи сидевших рядом Саши и Иннокентия. Иннокентий с брезгливым раздражением вильнул плечом, высвобождаясь, Саша же сдержанно пожал пришедшему руку и коротко кивнул мне: «Олег».

– Ребят, а что сидим без баб да бухла? – продолжал распахиваться тот. – Давайте пивасика всем возьму?

– У нас не пьянка, – строго осадил Саша. – Серьёзные вещи обсуждаем.

– Я и не говорю, что у вас эта…как его… Но если пара пива… Девушка, девушка! – обернулся он буфетчице.

– Да не бузи ты! – снова одёрнул Александр.

– Вообще, мне уже пора… – вдруг засобирался Иннокентий. – Игорь, Ваня, пойдёте?

– Да, пожалуй, – глянул на часы Иван. – Завтра на работу пораньше надо – дежурство. Я доктором работаю в местной поликлинике, – на ухо, словно по секрету, угрюмо пояснил он мне.

– Не ну, ребя, если бы вы сказали, что так быстро… я бы пораньше… – нетвёрдо переступая на месте, развёл руками пришедший.

– Да и я тоже собираюсь. Игорь, пойдёмте?

Мы вышли. На пороге компания разделилась – Иван с Виктором потрусили к остановке, Иннокентий направился к старому синему «Гольфу», припаркованному под облетевшим вязом