Что я делаю? – спрашивал себя рабби Кёвеш, глядя через перила на бурлящую внизу воду. Антонио сказал сидеть дома.

Кёвеш понимал, что ему не следовало выходить. Но его неудержимо потянуло на этот мост. Как всегда. Много лет он приходил сюда по вечерам – поразмышлять и полюбоваться чудесными видами. На востоке – Пешт: освещенный фасад дворца Грешема сияет на фоне колоколен базилики Святого Стефана. На западе – Буда: на Замковой горе возвышаются суровые стены крепости. К северу, вдоль берега Дуная, – строгий строй изящных шпилей парламента, самого большого здания Венгрии.

Но не только ради прекрасных видов Кёвеш вновь и вновь приходил на Цепной мост. Причина крылась совсем в другом.

Замки́.

Вдоль всего моста на перилах и силовых тросах висели сотни замков. На каждом – инициалы. И каждый навеки пристегнут к мосту.

По традиции влюбленные пары приходили сюда, оставляли на замке свои инициалы, продевали дужку через перила, запирали замок на ключ, а ключ выбрасывали в глубокие воды Дуная – как символ вечной и неразрывной связи.

Самая простая клятва, думал Кёвеш, касаясь одного из висящих запертых замков. Наши души соединены навеки.

Всякий раз, когда Кёвешу требовалось напоминание о том, что в мире существует безграничная любовь, он приходил сюда посмотреть на эти замки. Сегодня был как раз такой день. Кёвеш смотрел на бурлящую воду и вдруг почувствовал, что у него больше нет сил гнаться за современной жизнью с ее скоростями. Возможно, все это уже не для меня.

Раньше у человека было время для уединенного размышления. Несколько минут наедине с собой – пока едешь в автобусе, или идешь на работу, или ждешь назначенной встречи. Теперь этих моментов не осталось, все инстинктивно достают смартфоны, надевают наушники, играют в компьютерные игры, не в силах устоять перед вошедшими в привычку технологическими соблазнами. Чудеса прошлого растаяли как дым, испарились, им на смену пришла неутолимая жажда всего нового.

Глядя на воду, рабби чувствовал, что очень устал. Перед глазами все расплывалось. Казалось, под водой он видит какие-то странные бесформенные очертания. Река превратилась в густой бульон, в котором плавали странные существа, зародившиеся в глубине.

– A víz él[46], – услышал он вдруг за спиной. – Вода как живая.

Рабби обернулся и увидел кудрявого мальчика с веселыми глазами. Он был похож на самого Иегуду в детстве.

– Что, прости? – спросил Кёвеш.

Мальчик открыл было рот, чтобы ответить, но вместо слов послышалось громкое электронное жужжание, а глаза вспыхнули ослепительно белым светом.

Рабби Кёвеш вздрогнул и очнулся.

Он сидел в кресле у себя дома.

– Oy gevalt![47]

На столе громко звонил телефон. Рабби испуганно осмотрелся. Слава Богу, никого. Один в своем házikó. Сердце бешено колотилось.

Какой странный сон, подумал он, пытаясь дышать размеренно.

Телефон продолжал трезвонить. Именно сейчас Вальдеспино должен был сообщить все детали поездки в Мадрид.

– Добрый вечер, епископ, – произнес рабби, не до конца очнувшись. – Какие новости?

– Рабби Иегуда Кёвеш? – прозвучал в трубке незнакомый голос. – Вы меня не знаете. Не хочу пугать вас, но прошу, выслушайте меня очень внимательно.

Рабби окончательно проснулся.

Голос был женский, но явно измененный и звучал как-то странно. Собеседница говорила быстро – по-английски, с легким испанским акцентом.

– Я изменила голос для конспирации. Извините, но вы скоро поймете, что это необходимо.

– Кто говорит? – спросил Кёвеш.

– Поборница правды. Та, кому не по душе, когда от людей пытаются скрыть истину.

– Не понимаю, о чем вы…

– Рабби Кёвеш, я знаю, что вы, епископ Вальдеспино и аллама Саид аль-Фадл три дня назад встречались в монастыре Монтсеррат с Эдмондом Киршем.

Откуда она может это знать?

– Мне также известно, что Эдмонд Кирш проинформировал вас о своем научном открытии. И еще я знаю, что вы пытаетесь утаить это открытие.

– Что?!

– Если вы не выслушаете меня внимательно, боюсь, не доживете до утра. У епископа Вальдеспино длинные руки. – Женщина ненадолго замолчала – Эдмонд Кирш и ваш друг Саид аль-Фадл уже умолкли навеки.

Мост Ла-Сальве на реке Нервьон в Бильбао так близко подступает к музею Гуггенхайма, что кажется, будто оба сооружения – единый архитектурный ансамбль. Узнаваемый из-за своей центральной опоры в виде гигантской буквы «Н», окрашенной в яркий красный цвет, мост назвали Ла-Сальве[48]. Согласно легенде, здесь моряки возносили благодарственные молитвы за благополучное возвращение из плавания.

Покинув музей через запасной выход, Лэнгдон и Амбра быстро преодолели короткое расстояние до берега реки и теперь стояли в указанном Уинстоном месте на набережной прямо под мостом.

Чего мы тут ждем? – гадал Лэнгдон.

Амбра поежилась от холода – обтягивающее вечернее платье от него не защищало. Лэнгдон снял пиджак и накинул ей на плечи, огладив рукава по бокам.

От неожиданности она вздрогнула и обернулась.

На мгновение Лэнгдону показалось, что он перешел границу, но на лице Амбры не было неудовольствия. Скорее благодарность.

– Спасибо, – прошептала она, глядя ему в глаза. – Спасибо за помощь.

Не отводя взгляда, она взяла руки Лэнгдона в свои и крепко сжала их, словно хотела занять у него частичку тепла или душевного равновесия. Тут же отпустила руки и быстро прошептала:

– Извините. Как говорила моя мама, conducta impropia[49].

Лэнгдон ободряюще улыбнулся:

– Есть «смягчающие обстоятельства», как говорила моя мама.

Амбра попыталась улыбнуться, но получилось не очень.

– Чувствую себя совершенно разбитой. – Она отвела взгляд. – Бедный Эдмонд…

– Да, это ужасно, – пробормотал Лэнгдон. Он тоже еще не вполне пришел в себя, и ему было трудно выразить свои чувства.

Амбра неотрывно смотрела на воду.

– Как подумаю, что мой жених дон Хулиан может быть причастен…