Со временем Альфред Нобель приобретет для своей библиотеки книги почти всех этих авторов, но пока 26-летний юноша оставался верен романтической литературе. В начале 2000-х библиотекарь Шведской академии Оке Эрландссон просмотрел почти две тысячи книг, принадлежавших Альфреду Нобелю. Помимо прочего, его интересовало, что именно читал Альфред в последние годы жизни в России. По словам Эрландссона, Альфред не выпускал из рук купленный в Санкт-Петербурге сборник своих любимых британских поэтов: Шекспира, лорда Байрона и Шелли. В серию входил также роман «Айвенго» и четырнадцать других произведений Вальтера Скотта. Эрландссон утверждает, что Альфред выбирал для себя книги по «глубине мысли, искусству формулировки и поэтическому блеску».

Над русскими книгами Альфреду приходилось всерьез трудиться, учитывая все подчеркивания и перевод непонятных слов на полях. У него было собрание сочинений Пушкина в шести томах, и «Евгения Онегина», например, он прочел, не выпуская из рук карандаша. Его экземпляр элегий и баллад Жуковского 1849 года в буквальном смысле зачитан до дыр, а принадлежавший ему русско-франко-немецко-английский словарь 1845-го носит на себе следы нещадного использования. Становится понятно, как он работал. (Утверждается, например, что он выучил французский, переводя Вольтера на шведский, а потом обратно.)

В правление Александра II атмосфера в стране смягчилась, в том числе для русских писателей. Бунтовщиков миловали. Цензура ослабла. Больше стало тех, кто осмеливался критиковать современное общество. Федор Достоевский, отпущенный из сибирской ссылки в 1854 году, вернулся в Санкт-Петербург как раз в 1859-м. Он снова начал писать и уже в следующем году опубликовал первые части литературного фельетона, который впоследствии станет его романом «Преступление и наказание». После окончания Крымской войны Лев Толстой также проживал в столице, однако до выхода его очередного крупного произведения, эпопеи «Война и мир», оставалось еще десять лет.

В 1859 году наибольшее внимание привлекли к себе два только что вышедших русских романа: «Обломов» Ивана Гончарова и «Дворянское гнездо» всемирно известного Ивана Тургенева. Альфред Нобель купил роман Тургенева.

Старший брат Роберт без устали насмехался над литературными и языковыми увлечениями Альфреда. Особенно когда Альфред начал пропускать вечерние чаепития, поскольку записался на курсы английского языка. Услышав слова Альфреда, заявившего, что станет «единственным в семье, сделавшим хорошую партию», он тут же догадался, в чем дело: курсы английского привлекали дам. Он спросил Альфреда, и тот гордо ответил, что дамы восхищены его успехами и стихами, которые он им посвящает.

«Бедный Альфред! – писал Роберт накануне Рождества 1859 года своей невесте Паулине, возвратившейся в Гельсингфорс. – Он готов работать день и ночь над несколькими ловкими фразами, тешащими его тщеславие. Впрочем, в последнее время я не слышал его разговоров о том, что он женится на деньгах, это заставляет меня думать, что девушки не попадают в ловушку так же легко, как его тщеславие»48.

В следующий раз, когда Роберт упоминает английский брата и его литературные занятия, он рассказывает Паулине, якобы Альфред сказал, что делает это, дабы «в случае нужды прокормиться поэтическим трудом». После помолвки Роберта и Паулины времени на литературные упражнения у Альфреда стало еще больше. Брат переехал в квартиру этажом ниже и начал готовиться к свадьбе, покупая шелковые одеяла и шубку для будущей жены49.

Альфред же бродил в одиночестве по Санкт-Петербургу и сочинял стихи на английском языке. Одно из творений, не уничтоженное автором, разрослось в конце концов до пятидесяти одной страницы – почти тысяча стихотворных строк с массой зачеркиваний и исправлений. Поэма называется Canto и начата примерно в это время. Работа над Canto будет продолжаться много лет. Она построена как длинное эпическое стихотворение, в духе поэтов, которых он обожал, Шелли и Байрона.

В те годы лирический герой Альфреда обычно совершал прогулки по Петербургу, выходил к мостам и подолгу смотрел в темную воду величественной Невы. Более всего он любил бродить по ночам, ощущая, как спокойствие бальзамом снисходит на его измученную душу. «Как грозно смотрит цитадель Петра! / Свет лунный серебрит гранит на стенах, / Что, будто призраки, посеять могут страх / И трепетать заставить самых смелых! / Размеренно там ходит часовой, / И вдалеке там эхо умирает, / И северного ветра слышен вой…» Оглядевшись вокруг, Альфред с отвращением смотрел на дворцы правителей и знати: «Передо мной стоит Дворец Царей, / И набережных камни обрамляют / Обитель куртизанок и ханжей, / Придворными которых называют».

Альфред ценил послабление режима в эпоху Александра II, однако, судя по стихотворению, пребывал в отчаянии от того, как царская семья обошлась с его отцом и семейным предприятием. Ярость кипела в его душе, когда он думал о чудовищной несправедливости, так потрясшей его «престарелого отца». «Как больно видеть имя доброе в грязи, / Но время смоет пятна с невиновных, / А тот, кто виноват, краснеет пусть».

Преисполненный романтики и философского идеализма, Альфред искал в жизни высший смысл. Его утомляли фальшь и поверхностность людей, бессмысленная погоня за титулами и богатством. «Могу сорвать я маску с Эгоизма, / представленного дружбой, и с Разврата, / что прячется под гримом благозвучья, / и с Похоти, под воздержаньем скрытой, / И с низости, что именуют честью».

Истина и абсолютная красота обитали, по мнению Альфреда, в мире идей, в мечтах и воображении, мыслях и чувствах. В любви – так наверняка хотел бы написать Альфред, – не чувствуй он себя отвергнутым, обманутым и покинутым. «Кому дано теперь меня понять? / Мне в сердце дверь закрыть не удается / И чувства в наслажденьях утопить. / Я не могу утратить ясность зренья / И в шлюхе будущей Мадонну видеть, нет! / И хоть я сердце нежное имею, / И жажду я любви как Голод – пищи, / Все ж не способен пасть так низко я».

Альфред Нобель не мог не замечать проституции на улицах Санкт-Петербурга. Она вызывала у него отвращение. В одном стихотворении он написал о девушке, которой пришлось своим телом расплачиваться за долги матери. Описал женщину, просившую подаяния на улице, – она оказалась дочерью крепостного. Граф потребовал от ее отца несколько ночей с красавицей дочерью в уплату оброка. Она забеременела, и теперь ей оставалось лишь голодать, живя на улице. Если верить стихотворению, Альфред накормил ее и выслушал ее рассказ. Сидя за своим письменным столом, он противопоставлял страдания этих двух женщин счастью новобрачных из состоятельных слоев. Где же сострадание и любовь к ближнему? – вопрошал он. «Сочувствие печали утолит, / Которыми наполнен каждый город. / И против милости мы снова слышим довод, / Но главный довод “за” мне сердце говорит».

Сам же 29-летний поэт-любитель утратил надежду встретить свою любовь. Он глубоко подавлен, и трудно не заметить в его строках намеки на поведение Роберта. «Пишу, и вдруг слеза непрошено блестит, / Ей появляться на щеке негоже, / И разум тотчас чувства заглушит, / Соседа-эгоиста не тревожа».

В поисках высшего смысла Альфред обратился к поэзии. В его возвышенных стихах поэзия вырастает до значения религии: «Поэзия, ты – мир внутри меня, / И, как звезда, мой мир ты освещаешь. / Тебя благодарю за радость Жизни я, / Ты красотой всю землю озаряешь».