Я очень старался смотреть Моргане в лицо, но мой взгляд самым непристойным образом упирался в татуировку, украшавшую ее декольте. Впрочем, если уж быть объективным, татуировка и впрямь была прекрасна. Стилизованные побеги и листья, а на конце каждого побега три крошечных цветка. Я лишь через некоторое время вспомнил, что уже видел подобный рисунок: это был фрагмент той картины или куска гобелена, что висел возле двери и так сильно напоминал старинные английские обои. Только теперь, приглядевшись, я понял, как умело один из элементов чрезвычайно сложной композиции вычленен и адаптирован так, чтобы соответствовать нежному выступу ключицы. Несмотря на чистые линии и почти абсолютную симметричность обеих татуировок, я вдруг обнаружил, что нахожу их невероятно эротичными.

Встретившись взглядом с Морганой, я увидел, что она улыбается, и поспешил извиниться:

– Извините, мне не следовало смотреть так пристально…

– Ничего страшного, – сказала она. – Между прочим, это мое первое тату.

– Первое?

– Да, самое первое. Многие мастера начинают с какого-нибудь местечка на ноге, где в случае неудачи тату легко скрыть под одеждой. Но в юности я была невероятно самоуверенной. И всегда предпочитала работать с зеркалами.

– Вы хотите сказать, что сделали это самостоятельно?

– Абсолютно, – подтвердила Моргана. – Некоторые для практики делают тату волонтерам. Но мне это всегда казалось нечестным. Искусство татуировки прежде всего предполагает честность. И мне хотелось, чтобы мои клиенты это понимали.

Я попытался представить, каково это – когда ты сам делаешь себе тату, глядя в зеркало.

– Честность… – пробормотал я.

– Вот именно. Мои татуировки – не камуфляж. Я воспринимаю их скорее как фрагменты души, всплывающие на поверхность.

Я просто не знал, что сказать в ответ. Фрагменты души. Я вспомнил, как на поверхности Танн кружились куски обугленного и горящего дерева. Как с той стоянки уплывали прочь речные люди с мрачными и невозмутимо-бесстрастными лицами.

И попытался пошутить:

– Осторожней: души – это валюта церкви.

– И дьявола, – прибавила Моргана. – Каждый получает то, за что платит.

Понедельник, 20 марта

Мама сказала, что больше не желает видеть меня в обществе Морганы и запрещает с ней разговаривать. По-моему, если не хочешь что-то видеть, так не следует и смотреть. В следующий раз попрошу Моргану опустить жалюзи или встречусь с ней где-нибудь тайком. Потому что по-прежнему хочу и видеться с ней, и рассматривать ее замечательный альбом с фотографиями, и, может быть, даже тату себе сделать. Есть в ней нечто такое, отчего я перестаю чувствовать себя особенным ребенком, не такой, как все. Такое ощущение, что Моргане даже нравится во мне то, что заставляет других людей смотреть на меня удивленно, хотя Жолин Дру и Каро Клермон и вовсе голос понижают, когда обо мне говорят.

Мама думает, я этого не замечаю и не понимаю, насколько отличаюсь от других людей. Надеется, наверное, что если я буду вести себя хорошо и спокойно и не стану пользоваться своим теневым голосом, то, возможно, в один прекрасный день свершится превращение, и я стану такой же, как все, а не как та девочка, которую одна мать себе из снега сделала. Но вчера, когда я была у Морганы, я вовсе не чувствовала себя какой-то не такой. Я знала, что Моргана будет не против, даже если я своим теневым голосом заговорю, или если она увидит в зеркалах Бама, или если произойдет некая Случайность. И она бы ничуть не удивилась, если б узнала, почему мы перебрались в Ланскне и почему мама иногда боится. А теперь мне и о ней самой хочется побольше узнать: откуда она приехала, и где побывала, и что означает название ее магазина, и зачем кусочек из «Земляничного вора» вытатуирован у нее на ключицах. В общем, все утро я была не в духе и отказывалась пить шоколад, а мама выглядела такой печальной, словно у нее болит голова, и, естественно, всякие мелкие вещи без конца ломались и разбивались. А тут еще этот ветер задул, резкий такой; он насквозь продувал нашу площадь, залетая во все углы, и заставлял плясать вывеску над магазином. Это был не самый плохой ветер – хотя и хорошим его назвать тоже было нельзя.

– Может, тебе сходить проведать твоего нового приятеля Янника? – наконец предложила мама с какой-то хрупкой улыбкой. – Ты бы могла его нашим шоколадом угостить.

Вообще-то прекрасная идея, но я понимала, почему мама так сказала: ей просто очень не хочется, чтобы я ходила к Моргане, вот Янник и оказался подходящим предлогом. Я же видела, что она от беспокойства места себе не находит, да мне и самой не хотелось торчать в магазине. А потому я выбрала тот шоколад, который Янник любит больше всего (да у него весь шоколад самый любимый!), взяла альбом для рисования и направилась через поля к ферме Нарсиса. Кстати, мне хотелось спросить у Янника, видел ли он Моргану и понравился ли ему ее новый магазин; а потом я решила, что мы с ним могли бы и во что-нибудь поиграть вместе или, скажем, хорошенько обследовать мой земляничный лес. Но когда я наконец добралась до фермы, дверь мне открыла мать Янника; она смерила меня тем самым своим взглядом и сказала, что Янник спит.

Врала, конечно. Мне это сразу стало ясно и захотелось прямо так ей и сказать. Ведь было уже далеко за полдень. С какой стати Яннику спать среди бела дня? Но потом я подумала: а вдруг он заболел? Вдруг это из-за меня? И я внезапно почувствовала себя виноватой. А что, если это Случайность, которую я невольно вызвала, разговаривая с Морганой? Что, если мама была права и я, сама того не подозревая, подняла этот противный ветер?

Мать Янника продолжала смотреть то на меня, то на коробочку у меня в руках. Со своим длинным острым носом и плоскими холодными глазами она была похожа на большую безобразную птицу. Может, на фламинго? Во всяком случае, на кого-то уродливого и непропорционального.

– Это что, шоколад?! – пронзительно взвизгнула она, словно я находилась за тридевять земель.

Я не ответила. Она и так знала, что в коробке. Вместо этого я стала смотреть, как Бам корчит рожи, выглядывая из-за приоткрытой двери. Ветер уже так свистел в ветвях деревьев, что я подумала: лучше бы мне сюда вообще никогда не приходить. А мать Янника, удивленно округлив глаза, снова пронзительно воскликнула: Шоколад! – а потом, наклонившись очень близко к моему лицу, сказала совсем иным тоном:

– Послушай меня внимательно, Розетт Роше. Мой сын – мальчик очень сложный, и такие, как ты, нужны ему меньше всего, так что нечего тебе тут болтаться и доставлять нам дополнительные неприятности. В общем, о Яннике можешь забыть. Не нужны ни ты, ни твой шоколад! Ты меня поняла?

Я поняла. Я прекрасно поняла, что мадам Монтур хочет во что бы то ни стало помешать мне видеться с Янником. И мне вдруг стало безразлично, произойдет сейчас Случайность или не произойдет. Мне даже захотелось, чтобы ветер взял да и унес прочь эту противную особу. И я сказала ей своим теневым голосом: