Она чуть опустила глаза.

– Вещи не всегда такие, какими кажутся.

Вадим посмотрел во тьму.

– Но и не дискотека. Здесь что-то особенное. Что здесь делают?

– Иногда торгуют. Иногда делают все, что делают люди. Даже едят.

– А еще?

– Сочиняют музыку. Играют.

– А вы?

Девушка прозрачно смотрела сквозь него.

– Живу. Слушаю, как разговаривают люди, как играют музыку. Думаю о том, о чем хочется думать. Иногда танцую стриптиз.

– А вам хочется танцевать стриптиз?

Она со светлой улыбкой посмотрела на него.

– А я похожа на ту, которая делает то, что ей не хочется?

Вадим задумчиво взглянул на нее.

– Сдается мне, что вы танцуете не совсем обычный стриптиз.

– Ну, шеста, во всяком случае, не использую. Да его здесь и нет.

У девушки были покатые округлые плечи, как на рисунках пушкинской поры – единым изгибом переходящие в линию шеи – даже закрытые черным свитером, они не давали потеряться этой плавной, словно единым штрихом нарисованной линии. Словно смутно задетый какой-то ясной и спокойной, неуловимо ускользающей мыслью, Вадим смотрел на нее.

– Вы хорошо танцуете, это видно даже по тем примитивным движениям, что мы делаем. Вы как-то так движетесь, что кажется, что вы должны хорошо танцевать.

Она улыбнулась, чуть мечтательно, может быть рассеянно.

– Я училась.

– Где?

– В Венгрии, у венгерских цыган, потом в Индии. Но это не важно.

– А вам платят за это?

Словно ожидая этого, она с улыбкой кивнула.

– А вы бизнесмен, вам важно выяснить, на что человек живет.

Вадим смущенно тряхнул головой.

– Извините. Инстинкт.

– Здесь другие инстинкты.

– Да, я уже понял.

Повинуясь неожиданному, ему самому непонятному импульсу, Вадим прямо посмотрел на нее.

– Зачем же вам я?

Не отпуская улыбки, она медленно опустила глаза.

– Мне стало вас жалко.

Вадим крутанул головой.

– Это плохо.

– Это ничего не значит. – Она подняла глаза на него снова. – Вы на минуту ослабили контроль, и я увидела, какой вы.

– А какой я?

Мгновенье как-то просто и всевидяще она рассматривала его.

– Вы – грустный. Вы потеряли женщину, которую любите, и сейчас ищете, чем заполнить пустоту.

Не зная, что делать со своей уязвленностью, Вадим на мгновенье бросил на нее обороняющийся взгляд.

– Этому учат в Индии?

– С этим рождаются.

– Я думал, быть психологом учатся.

Она тихо покачала головой.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что психолог – не профессия, а врожденное качество, как цвет глаз. Нельзя научить быть голубоглазым.

– Но ведь кто-то же учится на психолога.

– У них ничего не получается.

На мгновенье задумавшись, удивленный неожиданным воспоминанием, Вадим с невольной усмешкой признающе посмотрел на нее.

– Вообще, вы правы. Я общался когда-то с людьми этой профессии – у всех у них был явный дефект системного мышления, какие-то проблемы с логикой, как только решение задачи начинало зависеть больше чем от одного фактора, они сразу терялись, прямо видно было, как мысли у них начинали расползаться как тараканы.

Она мягко качнула головой.

– Потому что только такие и идут учиться на психолога. Они с детства чувствуют, что с ними что-то не так, и идут на психологический факультет, чтобы разобраться в себе, решить собственные проблемы через выбор профессии. Они узнают много ненужных вещей, массу подробностей, остроумных деталей. Но не видят самого главного.

– И поэтому все книги по психологии такие глупые?

– Да.

Он подумал.

– Но есть же какие-то авторитеты в психологии… Фрейд…

Девушка улыбнулась.

– Он-то и был глупее всех.

– Вы говорите так уверенно…

– А вы его читали?

– Нет.

– Тогда что же вы о нем знаете?

– Ну, то же, что и все. Эдипов комплекс… Сублимация сексуальности.

– И что, вам когда-нибудь хотелось овладеть собственной матерью и убить отца?

– Нет.

– Так что же вы…

– Ну, может, кому-то другому хотелось.

Она покачала головой.

– Я когда-то видела его портрет. Он был очень некрасивым. А когда-то до этого он был очень некрасивым мальчиком. Очень властным и жестким. И очень сексуальным. Девочки шарахаются от таких, как от чумы. И мысли его невольно обращались к той единственной женщине, которая относилась к нему хорошо, – к собственной маме. Но тут на его пути было непреодолимое препятствие – папаша Фрейд, который, как легко догадаться, тоже обладал властным жестким характером, – она чуть улыбнулась, – что делало шансы Фрейда-младшего на обладание собственной мамашей равными нулю. Какой страшный океан страстей кипел, наверно, в голове охваченного похотью злобного карлика. Это и есть Эдипов комплекс.

– То есть теория Фрейда – это психологический автопортрет?

– Конечно. Но доля таких людей, как Фрейд, в человечестве невелика – может быть, процента три или четыре, не больше. Их-то и можно лечить по Фрейду. А для всех остальных его теории абсолютно бесполезны – в чем врачи, собственно, быстро и убедились.

Она почти мечтательно посмотрела поверх его плеча.

– А потом мальчик подрос, у него появились женщины – но не те, каких он хотел, потому что самые вожделенные, самые сладкие так и остались недоступными для него. Секс стал для него постоянной ноющей раной. И он придумал сублимацию сексуальности. Людям свойственно собственные проблемы воспринимать как общечеловеческие. Ему и в голову не пришло, что для большинства людей секс – свет, а не тьма. И сублимировать его просто незачем.

Дослушав ее, не найдя, что возразить, он, усмехнувшись, покачал головой.

– Что ж, радует, по крайней мере, то, что вы насквозь видите не одного меня.

Она улыбнулась:

– А еще и Фрейда.

– Да.

Они помолчали.

Музыка, наполнявшая зал, была красивой и печальной.

Вадим с улыбкой бросил быстрый взгляд на девушку.

– Я вам отомщу немного. Я расскажу вам о вашей проблеме.