На втором этаже что-то грохнуло и перевернулось.

— Дура криворукая! — завопил, как ошпаренный, доктор.

Ильза, уничтожив последние следы маникюра, замерла и прислушалась к сбивчивым извинениям Тельмы.

— Солнышко, — обратился к жене Йозеф. — Сходи, посмотри, что там случилось…

— Пять в трефах, — заявил Огюстен, и когда шаги Ильзы стихли на лестнице, заметил мимоходом: — Ты меня сегодня изрядно удивил, Феликс… Удивил и обрадовал…

— Пас…

— Пас… И чем, если не секрет?

— М-м-м… Шесть в червях!

— Своим поведением у доктора. «Уж будьте покойны!» — фыркнул Огюстен. — Пас! Это было здорово!

— Я не хочу об этом говорить, — твердо сказал Феликс.

Бальтазар тоже спасовал и удивленно выгнул бровь, поглядев на Феликса. Феликс качнул головой, и испанец равнодушно пожал плечами.

— Пас!

— А что было у доктора? — спросил Йозеф.

— Ты играй, а не болтай! — сердито посоветовал Бальтазар, оставшийся «болваном».

— Надо же… — как ни в чем ни бывало, продолжал Огюстен. — После всех этих заявлений и деклараций о защите справедливости и идеалов добра… Да, ты меня очень удивил! Первый честный поступок героя!

— Честный? — переспросил Феликс. У него заломило в затылке.

— Ну да! Без демагогии. И лицемерия. Надо — сделал, и точка. И никаких речей о жертвах во имя защиты добра. Согласись, что защищать свою внучку — мотив куда более весомый, чем защищать какое-то там добро…

— У вас, мсье Огюстен, сложились весьма превратные представления о мотивах героев… — сказал Бальтазар. — Йозеф, Хтон тебя возьми, на кой ляд ты всучил мне этого валета?!

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Огюстен. — В чем же они превратные?

— Мы никогда не защищали добро и справедливость, — сказал Феликс. — Это не наш профиль. Пусть философы разбираются, что есть добро и что есть справедливость… А наше дело — бороться со Злом и искоренять несправедливость. Люди имеют очень смутные и противоречивые взгляды на то, что такое добро. Зачастую они даже не замечают, когда им делают добро… Человек Зла всегда скажет, что добро относительно, но никогда не скажет страдающий человек того же по отношению ко Злу. Зло трудно не заметить, даже когда его причиняют кому-то другому. В такой ситуации большинство людей проявляет склонность к рассуждениям на тему этического релятивизма, в то время как герои предпочитают…

— …Оказать сопротивленье, восстать, вооружиться, победить или погибнуть! — весело закончил Огюстен. — Знаю-знаю, слыхали. Феликс, я тебе кто — желторотый студентик, что ты меня пичкаешь этой ерундой? Ты мне еще расскажи о Порядке и Хаосе!

— Порядок и Хаос — это очередная малоудачная попытка загнать этику в рамки логики. Дескать, если вас завалило лавиной камней — это проявление Хаоса, бесспорное Зло. А если вас замуровали в подземелье теми же камнями, но уложенными рукой каменщика — это уже Порядок, и своего рода добро… Чепуха, одним словом, полная.

«Если уж Огюстену невтерпеж о чем-нибудь поспорить, — подумал Феликс, — то пусть он лучше спорит об абстракциях».

— Согласен, чепуха. Ну а ваша концепция Абсолютного Зла — не чепуха? Как может быть абсолютным то, что определяется даже не рассудком, а… печенкой, селезенкой, задницей… в общем, неким инстинктом героев, которым прямо-таки свербит от желания победить или погибнуть?!

— Ты не понял. Мы не определяем, что есть Зло. Нет нужды, Зло само себя определит. И люди его увидят. Все люди, без исключения. Просто одним хватает смелости с ним бороться, а другим…

— Все, без исключения?! А как насчет магов? Уж они-то себя Злом точно не считали!

— Во-первых, маги — не люди. Были ими когда-то, но…

— Как удобно! Вешаем ярлычок «нелюдь» и — голову с плеч без всяких угрызений совести!

— А во-вторых, — сказал Феликс, поражаясь неуемной энергии Огюстена: его самого уже покачивало от усталости, — во-вторых, откуда тебе знать, кем они себя считали? Они ведь служили Хтону.

— Еще одна гениальная выдумка! Спишем все на дьявола. Бес попутал! Конечно, куда как легче валить все на Хтона, чем признать, что этот самый Хтон живет в людях. Во всех, — ехидно добавил он, — без исключения!

— Кажется, — задумчиво сказал Бальтазар, — я знаю, как можно победить Хтона…

— И как?

— Надо уничтожить всех людей. Тогда ему негде будет жить.

Феликс хохотнул, а Огюстен возмущенно засопел.

— Господа, господа! — заволновался Йозеф. — Вам не кажется, что этот спор свернул в какое-то странное русло?

— Да погоди ты! — отмахнулся от него Огюстен. — А вы, господа герои, вместо того, чтобы травить байки о самой большой хитрости дьявола — вы ведь это собирались сказать, по глазам вижу, что это! — лучше бы разъяснили бы мне самого Хтона. Что за дьявол такой странный, без антагониста? На каждого Ангро-Майнью всегда найдется свой Ахурамазда, я правильно понимаю? Тогда бедняга Хтон получается без хозяина. Кого он предал, что его назначили на такую гнусную должность, как Властелин Абсолютного Зла?

— А кто тебе сказал, что Хтон кого-то предал?

— Э… — опешил Огюстен. — Мне, конечно, далеко до Сигизмунда по части древних мифологий, но ведь все эти Иблисы с Люциферами были падшими ангелами, за что и получили по рогам от демиурга, верно?

— Хтон, — угрюмо сказал Бальтазар, — и есть демиург. Он создал наш мир. По образу своему и подобию. И если кто-то хочет постичь образ бога, пусть оглянется по сторонам.

У француза отвисла челюсть и округлились глаза.

— Ну, ребята-а… — протянул он восхищенно. — Это круто. Это по-геройски. Одним махом разрешить главное противоречие всех религий…

— Это какое же? — удивился Феликс.

— Если бог есть любовь, то почему мир полон ненависти? — рассеянно пояснил Огюстен. Его взор затуманился, и пальцы принялись выбивать какой-то ритм по столу. — Так-так-так… Выходит, бог есть ненависть, и… Стоп, а как быть с обратным противоречием? В смысле, откуда в мире любовь и этот ваш знаменитый нравственный закон? А, понял, все понял! — обрадовался он, как ребенок, разве что в ладоши не захлопал. — Во искушение! Чтоб сильнее мучались! Здорово, бог в роли больного садиста, такого еще не было… Слушайте, что ж вы раньше-то молчали?! Я бы об этом книгу написать мог, о тайной эзотерической религии ордена героев!..

— Нет, ты подумай! — усмехнулся Феликс и подмигнул Бальтазару. — У нас, оказывается, была своя религия. Тайная и… гм… эзотерическая. А мы ни сном, ни духом… Обидно даже!

— Только как-то это… — бормотал Огюстен, целиком погрузившись в свои мысли. — Как-то… э… ну… по-детски уж очень. Инфантилизм так и прет. «Бог меня ненавидит!» — очень смахивает на откровение от прыщавого пророка в разгар пубертатного периода. Не находите?