Так вот. Мне семь лет было, и во дворе я слышал, как две женщины — соседки из нашей подвальной квартиры — обсуждают третью, которая, наверное, была очень злая и вдобавок ужасно некрасивая. «А сама-то страшна, как Отечественная война», — сказали про нее.

То есть страшнее не бывает. Смелая народная метафора. Наверное, потому, что память о страшной войне была еще свежа. Я родился в 1950 году. Когда мне было семь лет, война была ближе и памятней, чем сейчас — августовский путч, не говоря уже о перестройке. Больше я ничего похожего не слышал. Ну, разве Окуджава: «Ах, война, что ты сделала, подлая». Кстати, эта песня написана ровно в том году, когда я услышал про страшную, как война, бабу — в 1958 году. Больше ничего плохого про войну как таковую, про войну как жестокий и необычный способ жить.

С 1947 по 1964 год Отечественную войну замалчивали. С 1965-го и по сей день — ее празднуют. Формально считается, что празднуют Победу в самой грандиозной войне истории человечества. Но получается, что Великая Победа озарила страшную войну своим праздничным сиянием. Война тоже стала Великой — и никому уже не объяснишь, что великий подвиг включает в себя непомерное страдание, горе, боль, смерть, пустоту и забвение. Миллионы людей не дожили не только до Победы над нацизмом, но даже не осознали того, что их смерть есть подвиг. Погибли в неведении своей исторической миссии, в непонимании своего героизма. И вдобавок остались безымянными: российские поля до сих пор полны незахороненных костей. Да и какая миссия у солдата, попавшего в окружение или раздавленного танком в первые дни, недели, месяцы войны? У мирного жителя, сгоревшего под бомбежкой? У ребенка, умершего от голода? Это жертвы войны. Их вспоминают, разумеется, но в контексте подвига, как будто бы они сознательно погибли ради Великой Победы, героически пали в бою. Это далеко не всегда так. Любой погибший герой есть в то же время жертва войны. Но не всякий человек, ставший жертвой войны, является героем. Сколько было героев, кстати? Речь не о тех, кто был награжден орденами и медалями, а о тех, кто шел в бой, зная, что идет на смерть. Ну, или так — воевал, зная, что он воюет и что может погибнуть, и не спрятался, не дезертировал, и вот — погиб.

Думаю, таких не больше половины.

А в половине случаев люди были просто убиты. По неведению, оплошности, жестокости или глупости. Их на войне убило, как говорят в народе. Для России— СССР эта половина — тринадцать с лишним миллионов человек. Целая небольшая европейская страна. Или Москва с приезжими. И вот их всех убило — не потому, что надо было победить (надо — это про солдат, отбивающих врага от Москвы или штурмующих Берлин), а просто потому, что случилась война.

Вот еще одна подлость войны, последняя, послепобедная, — все ее жертвы становятся героями. Их не оплакивают, а прославляют. А значит, войну не проклинают, а возвеличивают. Память о войне не наполняют скорбью, а украшают монументами, парадами, юбилейными медалями, фильмами, песнями, стихами, романами-эпопеями. И кумачом уличных плакатов, букетов и салютов. В День Победы по телевизору традиционно крутят «Освобождение». Красивый фильм, без дураков. Батальоны, полки и дивизии с птичьего полета. Ставка Сталина, бункер Гитлера. Владыки мира вершат свою великую игру. А человечки бегут и падают, на замену бегут другие человечки, такие же. Красиво, я же говорю. Не то что «Проверки на дорогах», «Сотников» или «Иди и смотри». Но даже нарочитое, назойливо-подробное, порой прямо-таки садистическое изображение растерзанных тел в недавних российских фильмах о войне перекрывается идеей великого подвига и великого геополитического смысла всех страданий человека и народа. Этика становится эстетизирующим инструментом. Ужасное становится прекрасным.

Вся художественная машина заставляет гражданина полюбить войну.

Конечно, умные люди скажут, что война и любовь неразрывны в нашей душе, как Эрос и Танатос. Наверное, они правы. В общем и целом правы, согласно законам высокой науки. Но я о другом. О простом и понятном.

Есть три точки зрения на войну.

Точка зрения простого, маленького человека, который погиб неизвестно (ему в тот момент неизвестно!) зачем и почему. Потому что владыки мира не договорились. Потому что так стасовалось и так выпало в исторической игре, недоступной взору и пониманию маленького человека. Вот он сидит в своем домике, и вдруг вой сирен, и падают бомбы, а уцелевших потом везут на сборный пункт и бросают в бой.

Точка зрения владык и их приближенных. Они ведут эту игру. Там бывают красивые стратегические комбинации — обмануть, заманить, а потом взять в клещи и начать перемалывать. Не забывая при этом усовершенствовать военную форму — погоны, петлицы, звездочки и крестики. Красота мобилизует, поэтому все должно быть красиво: и выправка, и форма, и парад, и историческая концепция.

Наконец, точка зрения простого человека во втором-третьем поколении. Он живет в победившей стране. Он уважает своих отцов и дедов. И он ни в коем случае не желает считать их жертвами войны. Героями — да. Жертвами — ни в какую. Даже если они были мирными жителями и погибли от бомб врага в первый час войны. Даже если они умерли от голода и болезней в эвакуации. И уж конечно, он не считает их жертвами, если они попали в окружение из-за неумелости, разгильдяйства или преступной гордыни руководства (не отвели войска от Киева и сгубили более полумиллиона человек из-за сталинских понтов, выражаясь по-нынешнему). Все равно он будет считать, что погибшие внесли свою лепту в победу. Вернее, ему будут это объяснять. А он радостно согласится.

И его можно понять. Во-первых, трудно принять душой, что твои отцы и деды погибли просто так, по нечаянности судьбы и глупости начальства. Наша культура глубоко телеологична. В ней заложено представление о некоей конечной цели, которая наполняет смыслом все происходящее. Это может быть скромная личная цель: свой дом, благополучные дети; может быть глобальная, всеобщая: Царствие Божие на земле, мировая революция или победа в войне. Во-вторых, в таких размышлениях простой человек волей-неволей, постепенно и неощутимо, становится на точку зрения владыки мира. И с этой точки его уже не сбить. Почти все разговоры о войне — особенно разговоры патриотические — ведутся как бы с позиции маршала, не ниже. Потому что генерал еще может различить отдельного человека, пусть хоть командира полка, с его личными болями и драмами. А маршал мыслит армиями и фронтами, у него задача — продлить стрелку на карте. Попробуйте сказать маленькому человеку, которому в жизни не приходилось командовать никем — ни пионерским звеном, ни двумя лаборантами, — попробуйте сказать ему что-нибудь о страшных и зряшных жертвах войны. В ответ он по-главковерховски наморщит свой неширокий лоб и изречет: «Такова была обстановка! Такова была стратегическая задача, и ее надо было выполнить любой ценой!»

Патриотические разговоры о войне ведутся с точки зрения руководства Генштаба.

А разговоры о войне, с точки зрения маленького, простого, рядового человека и солдата (т. н. «окопная правда»), сами собой становятся антипатриотическими. Чуть ли не предательскими.

Маленький человек не хочет быть предателем. Он хочет быть патриотом.