Огаст тычет ее локтем в ребра.

– Ты целовала каких-нибудь девушек, работавших в «Билли»?

Джейн срывает кусок фольги с сверкающими глазами.

– Знаешь что? – говорит она. – Точно целовала.

– Простите, что вы сказали?

Кабинеты кураторов маленькие, втиснутые сбоку от лекционного зала. Женщина за стойкой подпиливает ногти. Грязный дождь нерешительно испытывает пределы старых окон, выглядящих так, как чувствует себя Огаст изнутри – кисло и с опаской к происходящему.

Куратор продолжает клацать по клавишам.

Вторая остановка оправдательного тура Огаст – выяснение, завалила ли она этот семестр. Как оказалось, нет, так как она смогла досдать два промежуточных зачета, которые она пропустила. Она ожидала, что ей придется пресмыкаться, ссылаться на какого-то умершего родственника или еще что-то, что угодно, но не это – распечатанный транскрипт на столе перед ней, в котором проставлено почти все, что нужно.

– Я удивлена, что вы не знали, – говорит она. – У вас прекрасный средний балл. Есть небольшое запоздание, конечно, но, раз вы вернулись в рабочее русло, все будет хорошо. Лучше, чем хорошо. Большинство студентов с такими успехами – особенно те, кто уже проучился столько лет, сколько вы… – На этой фразе она бросает взгляд на Огаст поверх своих очков в форме кошачьих глаз. – Ну, обычно студенты ломятся в мою чертову дверь весь семестр, спрашивая, когда им можно закончить учебу.

– То есть моя учеба… закончена?

– Почти, – говорит куратор. – У вас остался базовый курс и пара факультативов. Но вы можете окончить их осенью. – Она заканчивает печатать и поворачивает к Огаст. – Соберитесь в следующем месяце и через семестр сможете выпуститься.

Огаст несколько раз моргает.

– Выпуститься, то есть… покончить. С колледжем.

Она с сомнением косится на Огаст.

– Обычно люди рады это слышать.

Десять минут спустя Огаст стоит на улице под ветхим навесом, смотря на то, как ее транскрипт медленно увядает от влаги.

Она намеренно откладывала математику, оставаясь в тревожной подвешенности между новым кредитом на учебу и неминуемым толчком с карниза во взрослую жизнь. Видимо, это карниз. И толчок. Она чувствует себя мультяшным персонажем, зависшим в воздухе, смотрящим вниз на пустыню и джакузи, полное тротила, в ста пятидесяти метрах под ней.

Что, черт возьми, ей делать?

Она могла бы позвонить маме, но та жила только в одном месте, всегда хотела только одной вещи. Легко знать, кто ты, когда ты сделала выбор один раз и никогда не передумывала.

Везде, где она жила, Огаст казалось, что ее на самом деле там нет. Будто это все происходит во сне. Она идет по улице, и ей кажется, что она парит в нескольких сантиметрах над тротуаром, никогда не укореняясь. Она касается вещей, банки с сахаром в кофейне или столба дорожного знака, теплого от полуденного солнца, и кажется, будто она вообще ничего не касалась, будто она живет тут лишь концептуально. Она просто здесь, с развязанными шнурками, с растрепанными волосами, не представляет, куда идет, царапает себе колени и не истекает кровью.

И может быть поэтому, вместо того чтобы звонить своей маме или ползти домой к прямолинейной правде от Майлы или зашифрованному подбадриванию от Нико, она обнаруживает, что входит в «Кью». Хотя бы здесь она знает, где находится. Время, место, человек.

– Ты выглядишь так, словно увидела призрака, – говорит Джейн. Она играет плечами, направляя на Огаст пальцы, сложенные пистолетом. Она на прошлой неделе забрала у семиклассника бейсболку и сегодня надела ее задом наперед. Огаст отмечает себе, что в свободные тридцать минут между домашкой и изучением архивов надо об этом прокричать. – Дошло?

– Ты смешная.

Джейн строит рожу.

– Ладно, а теперь серьезно. Что с тобой?

– Я узнала, что я… – Она думает о своем транскрипте, неминуемом, мокром и сложенном в кармане ее плаща. – Я могу выпуститься в следующем семестре, если хочу.

– Ого, слушай, это же круто! – говорит она. – Ты уже вечность учишься!

– Да, вот именно, – говорит Огаст. – Вечность. То есть это единственное, что я умею делать.

– Это неправда, – говорит Джейн. – Ты умеешь делать кучу вещей.

– Я технически знаю, как выполнять некоторые задачи, – говорит ей Огаст, зажмуривая глаза. Та взрывная горячая ванна начинает казаться очень привлекательной. – Я не знаю, что значит иметь какую-то профессию – каждый день, как взрослый, который чем-то занимается. Это безумие, что у нас всех сначала есть смутное представление о том, что нам нравится делать, хобби, интересы, а потом однажды у всех появляется что-то, понимаешь? Они были просто людьми, а теперь они архитектор, банкир, юрист или… или серийный убийца, который делает украшения из человеческих зубов. Что-то. Чем они занимаются. Чем они являются. А что, если для меня нет ничего такого, Джейн, в смысле, что, если я никогда не хотела быть ничем, кроме как просто Огаст? Что, если мне только это и остается? Что, если «Билли» закроют и меня больше никто не наймет? Что, если я в итоге пойму, что для меня нет никакой мечты, или цели, или чего-то…

– Так, – говорит Джейн, перебивая ее. – Пойдем.

Когда Огаст открывает глаза, Джейн стоит перед ней, протянув руку.

– Пойдем.

– Куда? – говорит Огаст, но берется за нее. Ее тут же тянут к задней части вагона, и она спотыкается. – У меня тут вроде как нервный срыв.

– Да, вот именно, – говорит Джейн. Они у аварийного выхода, и Джейн тянется к дверной ручке.

– О боже, что ты делаешь?

– Я покажу тебе то, что люблю делать, когда чувствую, что вот-вот тут сорвусь, – говорит Джейн. – Все, что тебе нужно, – не отставать.

– Почему мне кажется, что я должна сейчас взять свою жизнь в руки?

– Потому что так надо, – говорит Джейн. Она подмигивает, как будто запечатывает судьбу Огаст поцелуем в конверт. – Но я обещаю, с тобой будет все в порядке. Ты мне доверяешь?

– Что? Что это за вопрос такой?

– Ты можешь выключить на секунду свой мозг и довериться?

Огаст открывает и закрывает рот.

– Наверно… наверно, могу попробовать.

– Этого мне хватит, – говорит Джейн и распахивает дверь.

Времени на то, чтобы паниковать из-за шума, ветра и движения, врывающихся через открытый проем, почти нет, потому что Джейн встает на крошечную платформу между поездами, таща потной ладонью Огаст за собой.

Это хаос – темнота туннеля, голубые и желтые вспышки фонарей поезда и мелькающие крепления стен, оглушающий грохот пролетающих мимо рельс, грязь и бетон, выскакивающие из-под них. Огаст совершает ужасную ошибку – смотрит вниз, и ей кажется, что ее сейчас стошнит.